Лукиан Самосатский. Сочинения

Лукиан

24. Дальше: что касается прочих благ, для нас желанных, то мы стараемся только овладеть ими, не более того. Но красотой никогда никто не может насытиться! Если бы мы красотой превзошли сына Аглаи, ходившего с ахейцами под Илион, или прекрасного Гиакинфа, или Нарцисса, лакедемонянина родом, нам и этого бы казалось мало: мы боялись бы, что нас забудут, что на смену нам придут другие, еще более прекрасные.

25. Я готов сказать, что с красотой сообразуют люди все свои дела: и полководцам не безразлично, красиво или нет построены войска, и ораторы стремятся к ней, слагая речи, и живописцы, создавая свои картины. Впрочем, что говорить о тех делах, в которых красота служит конечной целью, когда и то, к чему нас вынуждает лишь потребность, мы тем не менее стремимся

сделать прекрасным, насколько можем. Менелай не столько о пользе думал, строя свой дом, сколько о том, чтобы поразить входящих; потому-то он и отделал свои палаты с такой роскошью и красотой, и не ошибся в расчете: сын Одиссея, говорят, был настолько восхищен, посетивши дом Менелая, чтобы разузнать о своем отце, что сказал Писистрату, Нестерову сыну:

Зевс Олимпийский, наверно, в таких обитает чертогах!

Да и сам отец этого юноши вел под Трою вместе с другими греками «краснощекие» корабли, думая не о чем другом, как о том, чтобы поразить зрителей. Так и с любым ремеслом: исследуй — и найдешь, что все они имеют в виду красоту и достижение ее ставят превыше всего иного.

26. И настолько, как видно, красота превосходит все прочее, что можно найти немало вещей, которым воздается больший почет, чем получившим долю в справедливости, мудрости или храбрости, но ничего не сыщешь выше того, что причастно красоте. Точно так же наибольшее бесчестье ждет то, что чуждо ей: только некрасивых мы именуем уродами, как будто напрасно родился на свет человек, лишенный красоты, хотя бы он и обладал многими прекрасными качествами.

27. Тех, кто угождает желаньям стоящего у власти народа, мы зовем одних — демагогами, других — льстецами; и только тем, кто покоряется силе красоты, мы удивляемся и называем тружениками и поклонниками прекрасного, а тех, кто проявляет заботу об украшении города, считаем общими благодетелями. Итак, если красота рождает такое благоговение, если все причастны стремленью к ней и почитают за счастье хоть чем-нибудь ей послужить, то разве мы не заслужим порицанья, если добровольно упустим счастливую возможность такого счастья, не понимая, что этим мы сами себя наказываем?"

28. Такова была речь, произнесенная в свой черед мной. Много, конечно, я мог бы сказать о красоте, но опустил все это, видя, что беседа затягивается больше, чем следует.

Гермипп. Счастливцы вы, что насладились такой беседой. Впрочем, благодаря тебе и я, пожалуй, получил удовольствие не меньшее, чем вы.

ДВЕ ЛЮБВИ

Перевод Н. П. Баранова

1. Ликин. Любовной легкой беседой, мой милый Феомнест, ты с самого утра насытил мой слух, утомленный непрестанными делами. Я мучительно жаждал такого отдохновения, и как нельзя более вовремя разлился приятный поток твоих веселых слов. Немудрено: душа наша слаба, чтобы нести непременно тяготу важных дел. Почтенные труды тоже преисполняются желанием хоть ненадолго освободиться от тяжелых мыслей и стремятся отдаться наслажденью.

И на утренней заре поистине глубоко порадовала меня вкрадчивая и сладостная убедительность твоих немножко вольных рассказов. Я почти был готов признать себя каким-то Аристидом, околдованным милетскими рассказами, и, клянусь всеми стрелами Эрота, для которых ты служил столь верной целью, я огорчен тем, что сейчас ты перестал рассказывать.

Итак, обращаюсь к тебе с мольбой, во имя самой Афродиты, не подумай, что я говорю лишнее; напротив, если просится тебе на уста любовная история, случившаяся с мужчиной или, услышь меня Зевс, с женщиной, спокойно извлеки рассказ на свет призывом памяти. Ведь не напрасно мы справляем нынче праздник Геракла и жертвы ему приносим: конечно, тебе было небезызвестно, как стремителен этот бог на путях к Афродите. Итак, я полагаю, Геракл примет с величайшим наслаждением жертвоприношение твоих слов.

2. Феомнест. Ах, Ликин! Скорей можно сосчитать морские волны или снежинки, густо падающие с неба, чем всех владевших мной эротов! Я уверен, что все эроты

остались с пустыми колчанами, и если захотят они устремить полет против кого-нибудь другого, то безоружная рука эрота будет осмеяна каждым. Чуть не с отроческих лет, с самого зачисления в эфебы, я брожу по пастбищам страсти, меняя одно на другое. Эроты принимают друг от друга власть надо мной: еще не успеет закончиться владычество одного, как воцаряется новый. Это — чудовище, головы которого вновь и вновь отрастают, как у Лернейской гидры, только кольца этого существа еще опасней — никакой Иолай не поможет: ведь огнем не угасить огня. Какой-то томный овод желаний пребывает в моих очах, овладевает всяческой красотой и не находит предела своему насыщению. И полная беспомощность овладевает мной: чем вызвано такое раздражение Афродиты против меня? Ведь я ж не похож на дочерей Солнца, я не оскорблял богиню, как женщины Лемноса, не обходился грубо с ней, насупив брови, как Ипполит, — чтобы возбудить в богине столь непрестанный гнев.

3. Ликин. Прекрати, Феомнест, это актерское несносное притворство! Как? Ты тяготишься подобной жизнью, тем жребием, что вынула тебе Судьба? Считаешь обременительным общество прелестных женщин и цветущих красотой отроков? Скоро, пожалуй, тебе и очистительная жертва понадобится против столь тяжкого недуга: поистине — жестокая болезнь! Но вместо того, чтобы щедро рассыпать пустые слова, не лучше ли будет сознаться, что ты — счастливец, поскольку божественные пряхи не выпряли тебе ни черной работы земледельца, ни скитаний купца, ни жизни воина всегда с оружием в руках. Нет: палестры, сияющие лоснящимися телами, нарядная одежда, пышно ниспадающая до самых пят, уход за прической, с отменным искусством слаженной, — вот все твои заботы! Что касается любовных желаний, то самая пытка их радует, а зубы страсти кусают сладко. Домогаясь, ты живешь надеждой, а достигнув своего, — вкушаешь желанный плод: и равноценны наслаждения, вкушаемые и ожидаемые.

И вот совсем недавно, когда ты сказывал мне предлинный, как каталог Гесиода, перечень тех, в кого ты был влюблен начиная с самых юных лет, веселые взгляды глаз, тая, становились влажными, а голос сладкий, как у дочери Ликамба, звучал еще нежнее, и по одному тону его сразу выдавал тебя и говорил о том, что ты влюблен не только в тех, о ком рассказывал, но и в самое воспоминание о них. Итак, если у тебя сохранилась не рассказанной часть повествования о плавании по морям Афродиты, не скрывай от меня ничего и сделай свою жертву Гераклу совершенной.

4. Феомнест. Этот бог — пожиратель быков, Ликин, и, как говорят, он менее всего радуется бездымным жертвам. Но так как мы нашей беседой отмечаем годичный праздник Геракла, то мои рассказы, длящиеся с самого утра, я полагаю, уже приелись. Пусть теперь твоя Муза, оставив привычную ей важность, на новый лад настроится и весело проведет весь этот день в угоду богу. А для меня будь сегодня судьей нелицеприятным, так как я не вижу, чтобы ты склонялся на сторону какой-нибудь одной из двух страстей. Итак, скажи, кого ставишь лучшими: тех, что любят отроков, или находящих утеху в милых женщинах? Что касается меня, то, пораженный и той, и другой страстью, я, как стрелка хорошо уравновешенных весов, склоняюсь равномерно к обеим чашкам. Ты же, как стоящий вне всего этого человек, сумеешь выбрать неподкупным решеньем разума то, что лучше. Итак, любезный друг, оставь всякое притворство и быстрее положи камешек, какой найдешь нужным, согласно оценке моих любовных увлечений.

5. Ликин. По-твоему, Феомнест, этот разговор — детская забава и шутка. А на деле он очень важен. Я, во всяком случае, говорю о нем под свежим впечатлением, зная, что эти дела чрезвычайно важны, когда услыхал горячий спор, который по обоим твоим вопросам вели между собой два человека. Воспоминание о нем до сих пор сохраняется у меня. При этом спорящих разделяли не только слова, но и страсти; не так, как тебя, который податлив и умеет, бодрствуя без сна, плату двойную собрать:

Стадо быков сторожа, а после — овец белорунных.