Лукиан Самосатский. Сочинения
Шрифт:
73. А теперь, говоря о том, за что танцор заслуживает величайшей похвалы, скажу так: заботиться одновременно и равно усердно как о силе частей своего тела, так и о мягкости и гибкости их — это, по-моему, столь же удивительно, как если бы человек изобразил вместе и мощь Геракла, и изнеженность Афродиты!
74. Продолжая далее мое слово, я намерен показать тебе, каким должен быть совершенный танцор по своим душевным и телесным качествам. Впрочем, о душевных я уже почти все сказал: я утверждаю, что танцор должен обладать хорошей памятью, быть даровитым, сметливым, остроумным и особенно метким в каждом отдельном случае. Кроме того, танцору необходимо иметь свое суждение о поэмах и песнях, уметь отобрать наилучшие напевы и отвергнуть сложенные плохо.
75. Что же касается тела, то, мне кажется, танцор должен отвечать строгим правилам Поликлета: не быть ни чересчур высоким и неумеренно длинным, ни малорослым, как карлик, но безукоризненно
76. Мне хочется привести тебе кое-какие возгласы из толпы зрителей, умеющей весьма неплохо разбираться во всем этом. Так, антиохийцы, славящиеся своим остроумием и высоко чтущие пляску, тщательно следят за всем, что говорится и делается на сцене, и ни для кого из них ничего не пройдет незамеченным. Однажды выступил малорослый актер и стал танцевать Гектора, но тотчас же все в один голос закричали: "Это Астианакт, а где же Гектор?" В другой раз случилось, что чрезмерно долговязый танцор вздумал плясать Капанея и брать приступом стены фиванцев. "Шагай через стену, — воскликнули зрители, — не нужна тебе вовсе лестница!" Тучному толстяку, пытавшемуся высоко подпрыгивать, зрители заявили: "Осторожней, пожалуйста! Не провали подмостков!" Чересчур худощавого, напротив, встретили, будто больного, криками: "Поправляйся скорее!" Обо всем этом я вспомнил не ради смеха, но желая показать тебе, что даже целые города оказывают чрезвычайное внимание пляске, будучи в состоянии взвесить достоинства ее и недостатки.
77. Далее, пусть наш танцор будет проворен и ловок во всяких движениях и умеет как ослаблять, так и напрягать мышцы тела, чтобы оно могло изгибаться при случае и стоять твердо, если это понадобится.
78. Не чужды пляске и движения рук, что применяются при борьбе. Напротив, в борьбе есть красота, которая отличает таких мастеров, как Гермес, Полидевк и Геракл. В этом ты сам убедишься на любом из танцоров, изображающих их, если посмотришь внимательно. Геродоту кажется более достоверным то, что мы видим, а не то, что слышим. А пляске свойственны впечатления для слуха и зрения.
79. Пляска обладает такими чарами, что человек, пришедший в театр влюбленным, выходит образумившимся, увидев, как часто любовь кончается бедой. Одержимый печалью возвращается из театра смотря светлее, будто он выпил какое-то дающее забвенье лекарство, "боли врачующее и желчь унимающее", по слову поэта. Доказательством того, что происходящее на сцене нам близко и понятно каждому из смотрящих на представление, служат те слезы, которые нередко проливаются зрителями, когда им показывают что-нибудь жалостное и трогательное. Вакхическая пляска, особенно процветающая в Ионии и в Понте, несмотря на свой шутливый характер, до такой степени покорила тамошних жителей, что в установленный срок они поголовно, забыв все другие дела, сидят в театре целыми днями и смотрят на тианов, корибантов, сатиров и пастухов. Мало того: исполняют эти пляски в каждом городе самые знатные люди, занимающие первенствующее положение. Они не только не стыдятся этого занятия, но, напротив, даже гордятся им больше, чем благородством своего происхождения, почетными обязанностями и заслугами предков.
80. Но, поскольку я сказал тебе, в чем добродетель танцора, послушай теперь об его недостатках. Телесные я тебе уже показал, а те, что коренятся в его душевных свойствах, ты, я думаю, сейчас сумеешь подметить. Дело в том, что многие из наших актеров по своему невежеству — неосуществимо, чтобы все были людьми учеными — ошибки грубые в пляске обнаруживают. Одни совершают нелепые движения, совсем, как говорится, не под струну, так что ноги их говорят одно, а ритм музыки — другое. Другие соблюдают хорошо размер, но путают изображаемые события, представляя то позднейшее, то случившееся раньше. Помню, я видел однажды такой случай: один актер, плясавший рождение Зевса и пожирание Кроном своих детей, по ошибке сплясал нечестие Фиеста, сбитый сходством обоих происшествий. А другой, представляя Семелу, поражаемую перуном Зевса, сделал ее похожею на Главку, которая жила гораздо позже. Однако за таких неудачных танцоров не следует, я думаю, осуждать самое искусство пляски. Нет, их надлежит считать тем, что они есть, невеждами — и всячески поощрять тех, чье исполнение отвечает в достаточной мере всем правилам искусства и ритму музыки.
81. Теперь подведу итоги. Танцору надлежит быть во всех отношениях безукоризненным: то есть каждое его движение должно быть строго ритмично, красиво, размеренно, согласно с самим собой, неуязвимо для клеветы, безупречно, вполне закончено, составлено из наилучших качеств, остро по замыслу, глубоко по знанью прошлого, а главное — человечно по выражаемому чувству. Ибо актер лишь тогда заслуживает полное одобрение зрителей, когда каждый
82. Случается и танцору, как и оратору, что называется, «переусердствовать», когда он в своей игре теряет чувство меры и обнаруживает совершенно излишнюю напряженность: если нужно показать зрителю чтонибудь значительное, он показывает чудовищно огромное, нежность выходит у него преувеличенно женственной, а мужество превращается в какую-то дикость и зверство.
83. Подобный случай, припоминаю, имел место однажды на моих глазах с танцором, который до этого пользовался большим успехом, был вообще человеком умным и действительно достойным удивления, но тут, не знаю, по какой роковой случайности, он заблудился в преувеличениях и впал в безобразное переигрыванье. Он плясал Аянта, охваченного безумием тотчас после поражения, и до такой степени сбился с пути, что зритель с полным правом мог бы принять его самого за сумасшедшего, а не за играющего роль безумного: у одного из тех, что отбивали такт железною сандалией, танцор разорвал одежду; у другого, флейтиста, вырвал флейту и, обрушившись с нею на Одиссея, стоявшего рядом и гордившегося своей победой, раскроил ему голову. Если бы не защищала Одиссея его войлочная шапка, принявшая на себя большую часть удара, погиб бы злосчастный Одиссей, попавши в руки сбившемуся с толку плясуну. Впрочем, весь театр безумствовал вместе с Аянтом: зрители вскакивали с мест, кричали, бросали одежды, — так, по крайней мере, вела себя грязная чернь, уже тем самым невежественная, превратно понимающая красоту, не видящая, что — худо и что — хорошо, и считающая подобное изображение страсти верхом совершенства. Люди же более развитые понимали, что делается на сцене и краснели за танцора, однако из вежливости не хотели позорить его своим молчанием, но тоже выражали одобрение и прикрывали этим безумие пляски, так как совершенно ясно видели, что перед ними разыгрывается безумие не Аянта, а самого актера. Бедняге показалось мало всего перечисленного, и он проделал нечто еще того забавнее: спустившись со сцены в места для зрителей, он уселся среди сенаторов между двух консуларов, очень боявшихся, что он и кого-нибудь из них, как барана, возьмет и отхлещет плетью. Одни дивились этому происшествию, другие смеялись над ним, третьи подозревали, уж не охватил ли танцора действительный недуг от стремления изобразить его чересчур естественно.
84. Впрочем, и сам он, говорят, когда отрезвел, сильно раскаивался в ошибках, которых наделал, и даже заболел с горя, что его могли действительно заподозрить в сумасшествии. И это сам высказал с полной отчетливостью. Именно, когда поклонники стали просить танцора еще раз сплясать им Аянта, он извинился перед зрителями, сказав: "Актеру достаточно один раз сойти с ума". Но сильно его огорчил соперник по искусству, взявший его роль: когда для него был написал подобный же Аянт, он изобразил безумие с большой благопристойностью и скромностью и заслужил общее одобрение за то, что сумел остаться в границах пляски и не дошел в игре до пьяного бесчинства.
85. Этим немногим, милый друг, я ограничусь из всего, что можно было бы сказать о задачах пляски и ремесле танцора. Все это я изложил тебе, чтобы ты не слишком сердился на меня за мою страсть к этому зрелищу. А если ты согласишься пойти со мной посмотреть на пляску, я уверен, ты будешь совершенно пленен этим искусством и, мало того, будешь охвачен плясобезумием. Так что мне не будет нужды говорить тебе, как Кирка Одиссею: Дивно: ты выпил зелье мое, но не зачарован.
Ибо ты будешь зачарован, и, клянусь Зевсом, не ослиную голову, не кабанье сердце принесут тебе эти чары, но рассудок твой станет тверже, и, радуясь свершившемуся, ты и другим позволишь большими глотками испить того же напитка. Помнишь, Гомер говорит о золотом жезле Гермеса, что он им
…сном чарует очи людскиеИ отверзает сном затворенные очи у спящих.То же самое делает и пляска: она завораживает взоры и в то же время заставляет бодрствовать и будит мысль каждой подробностью своего действия.
Кратон. Так, Ликин. Я уже покорился тебе. И глаза и уши мои во всю ширь распахнуты. Не забудь же, приятель: когда пойдешь в театр, займи и мне место рядом с собой, чтобы ты не один возвращался домой умнее нас.