Лукиан Самосатский. Сочинения
Шрифт:
61. Короче говоря, танцору необходимо знать все, о чем повествуют Гомер и Гесиод и лучшие из остальных поэтов, в особенности — трагики. Итак, вот то весьма немногое, что я на выбор взял из огромного — лучше сказать, бесконечного — количества преданий. Я перечислил лишь главнейшие, опустив остальные: пусть воспевают их поэты и изображают пляской сами танцоры. А ты постарайся сам отыскать их по сходству с уже указанными мною. Все это должно быть у танцора всегда под руками, наготове для каждого случая, как бы хранящееся про запас.
62. Но, поскольку искусство танцора — подражательно, поскольку он обязуется движениями изобразить содержание песни, — танцор должен подобно ораторам упражняться, добиваясь наибольшей ясности, чтобы все, им изображаемое, было понятным, не требуя никакого толкователя. Зритель, видящий пляску, как сказал однажды
63. Как раз это и случилось, говорят, с киником Димитрием. И он тоже подобно тебе порицал искусство пляски, утверждая, что танцор является всего лишь каким-то придатком к флейте, свирелям и отбиванию такта, не внося от себя ничего в развитие действия. Танцор-де движется, но движения эти совершенно нелепы и бессодержательны, в них нет никакого смысла, а зрителей одурачивает лишь оправа представления: шелковые наряды, красивая маска, флейта, ее переливы и стройное пение хора все то, чем украшается игра актера, сама по себе полное ничтожество. Случилось это во времена Нерона. И вот один пользовавшийся тогда известностью танцор, человек, как говорят, весьма неглупый, лучше чем кто-нибудь знавший историю и отличавшийся красотою движений, обратился к Димитрию с разумнейшею, на мой взгляд, просьбой: посмотреть сначала на его пляску, а потом уже бранить его, и обещал при этом показать свое искусство без сопровождения флейты и пения. Так он и сделал. Приказав молчать отбивавшим размер, флейтистам и даже хору, танцор сам, одною лишь пляской, изобразил противозаконную любовь Афродиты и Ареса, донос Гелиоса, коварство Гефеста, кующего сеть и набрасывающего ее на обоих, на Афродиту и на Ареса, представив богов, стоящих тут же, в отдельности каждого, охваченную стыдом Афродиту и смущенные мольбы Ареса — словом, все, что составляет содержание этого приключения. После этого Димитрий, сверх меры восхищенный виденным, выразил танцору величайшее свое одобрение, воскликнув громким голосом: "Удивительный ты человек! Я слышу, что ты делаешь, а не только вижу! Мне кажется: самые руки твои говорят!"
64. А теперь, поскольку мы уже заговорили о временах Нерона, я хочу рассказать тебе про случай с человеком не эллинского происхождения, имевший отношение к тому же самому танцовщику. Происшествие это может послужить к величайшей славе этого искусства. Один из живущих в Понте варваров, человек царской крови, посетил по каким-то делам Нерона и наряду с другими зрелищами увидел также этого актера, плясавшего столь выразительно, что иноземец, хотя и не разбирал слов хора, ведь он был греком лишь наполовину, — однако все понял. И вот, когда, уже собираясь обратно на родину, он прощался с Нероном и тот предложил гостю просить, что он хочет, обещая исполнить просьбу, иноземец сказал: "Танцора этого мне подари, и тем доставишь мне величайшую радость". Нерон спросил: "Да на что же он тебе будет нужен?" — "Соседи у меня есть, — отвечал чужестранец, — варвары, на другом языке говорящие, и переводчиков для них достать нелегко. Так вот, если мне что-нибудь понадобится, этот плясун все им растолкует знаками". Вот сколь сильное впечатление произвела на чужестранца игра танцора, сколь выразительной и понятной она ему показалась.
65. Эта игра, как я сказал, составляет основное содержание пляски, является ее целью, и это роднит ее с искусством ораторов, в особенности выступающих с так называемыми декламациями. Ибо ораторы, пользующиеся наибольшим успехом, бывают обязаны им правдоподобной передачей изображенных лиц. Оратор добивается того, чтобы слова его не расходились с образами выводимых им храбрецов, тираноубийц, бедняков или поселян, и стремится, чтобы в каждом из них выступали на вид своеобразные, именно ему свойственные черты.
66. Мне хочется привести тебе слова, сказанные по этому же поводу еще другим человеком не греческой крови. Увидавши пять масок, приготовленных для танцора, — из стольких частей состояло представление, — и видя только одного актера, чужестранец стал расспрашивать: кто же будет плясать и играть остальных действующих лиц? Когда же узнал, что один и тот же танцор будет играть и плясать всех, он сказал: "Я и не знал, приятель, что, имея одно это тело, ты обладаешь множеством душ".
67. Так сказал иноземец. Не без оснований и жители Италии именуют танцоров «пантомимами»,
68. Ведь во всех остальных случаях зритель или слушатель находится под воздействием лишь чего-нибудь одного: например — флейты или кифары, или напева, выводимого голосом, или высокой игры трагического актера, или забавных выходок комика, — танцор же все это в себе соединяет, и каждый может видеть собственными глазами, сколь разнообразно и сложно обставлено его представление: тут и флейта, и свирель, и отбивание размера ногами, и звон кимвала, и звучный голос актера, и стройное пение хора.
69. Далее, в прочих зрелищах проявляется лишь одна сторона человеческой природы: либо его душевные, либо телесные способности. В пляске же неразрывно связано то и другое: ее действие обнаруживает и ум танцора, и напряженность его телесных упражнений. И, что самое важное, в пляске каждое движение преисполнено мудрости, и нет ни одного бессмысленного поступка. Поэтому митиленец Лесбонакт, достойный во всех отношениях человек, прозвал танцоров «мудрорукими». Он посещал их представления, чтобы вернуться из театра, сделавшись лучше. А Тимократ, учитель Лесбонакта, попав как-то раз случайно на представление и увидев танцора, показывавшего свое искусство, сказал: "Какого зрелища лишился я из почтения к философии!"
70. И если истинно то, что говорит о душе человека Платон, то в танцоре прекрасно видны три составных ее части: гневная, когда он показывает нам человека рассерженного, страстная, когда изображает влюбленных, и разумная, когда танцор налагает узду на каждое из душевных движений. Эта сдержанность насквозь проникает всю пляску, как осязание все остальные ощущения. Уделяя особое внимание красоте и благообразию пляски, разве тем самым не заявляет танцор о правоте Аристотеля, восхваляющего красоту и считающего, что она тоже входит в состав добра, как одна из трех частей его? Я слышал даже, как один человек, в мальчишеском увлечении, толковал и самое безмолвие масок, употребляемых в пляске, как некоторый намек на учение Пифагора.
71. Далее, в то время как все прочие занятия сулят либо наслаждение, либо пользу, только одна пляска охватывает и то, и другое. И, разумеется, польза, ею приносимая, оказывается тем значительнее, что она сопряжена с удовольствием. В самом деле, насколько приятнее смотреть на пляску, чем на юношей, состязающихся в кулачном бою и обливающихся кровью, или на борющихся и катающихся в пыли.
Пляска же часто изображает то же самое, только с большей безопасностью и, вместе, с бульшей красотой и приятностью. И, конечно, напряженные движения танцора, его повороты, круговращенье, прыжки, откидывание тела доставляют наслажденье другим, смотрящим на танцора, и для него самого оказываются чрезвычайно здоровым занятием: я по крайней мере склонен считать пляску прекраснейшим из упражнений и притом превосходно ритмизованным. Сообщая телу мягкость, гибкость, легкость, проворство и разнообразие движений, пляска в то же время дает ему и немалую силу.
72. Не оказывается ли таким образом пляска чем-то исполненным высшего лада, раз она изощряет душу, развивает тело, услаждает зрителей, обогащает их знанием старины, — все это под звуки флейт и кимвалов, под мерное пение хора, чаруя и зренье, и слух? Итак, ищешь ли ты стройного сочетания человеческого голоса с другими, — где ты найдешь это, как не здесь? Где услышишь пение более многоголосное и мелодичное? Или хочешь флейт и свирелей более звонких, — вдоволь и этим сможешь усладить себя в пляске. Я не говорю уж о том, что и нравственно ты станешь лучше, общаясь с подобным зрелищем, когда увидишь, что театр ненавидит дурные деяния, оплакивает обиженных и вообще воспитывает зрителей и улучшает их нравы.