Лукиан Самосатский. Сочинения
Шрифт:
35. Гермес. Без глупостей, Тимон. Оставь свою невежливость и суровость и, протянув руки, лови счастливую судьбу. Богатей опять, будь первым среди афинян, презирай их за неблагодарность и пользуйся счастьем только для себя одного.
Тимон. Мне от вас ничего не нужно. Не надоедайте мне! Мотыга для меня достаточное богатство. Вообще я счастливее всех… когда меня никто не навещает.
Гермес. Как ты отошел от людей, бедный человек.
Злое и дерзкое слово несу я Зевсу Крониду.Разумеется, столько вытерпев от людей, естественно было тебе стать мизантропом-человеконенавистником, но не богоненавистником, раз боги о тебе так
36. Тимон. Ну, тебе, Гермес, и Зевсу большое спасибо за заботу, но этого Плутоса я не приму.
Гермес. Что так?
Тимон. Потому что он уже и прежде оказался для меня виновником тысячи несчастий, предавая меня льстецам, привлекая злоумышляющих, возбуждая ненависть ко мне, развращая меня наслаждениями, превратив меня в завистника, наконец внезапно покинув меня так вероломно и предательски. Тогда достойнейшая Бедность укрепила меня мужественным трудом и, обращаясь со мной правдиво и открыто, доставила усталому необходимое, научила меня презирать толпу, ставя мои жизненные надежды в зависимость от меня самого, и показала, в чем заключалось мое настоящее богатство, на которое льстец не зарится, которому не угрожает сутяга и из-за которого народ не волнуется, народный представитель не голосует, а тиран не злоумышляет, так как не в состоянии его отнять.
37. Вот почему, укрепленный работой, трудолюбиво возделывая это поле, не видя больше перед собой никаких городских зол, я получаю от своей мотыги достаточное и удовлетворительное пропитание. Поэтому, Гермес, беги обратно к Зевсу и уведи Богатство за собой. А с меня достаточно и того, что я заставил всех людей в юности плакать и рыдать.
Гермес. Совсем нет, добрейший; ведь не все люди способны плакать и рыдать. Но оставь это раздражение и горячность и прими Богатство. Не следует пренебрегать дарами Зевса.
Плутос. Хочешь, Тимон, я произнесу защитительную речь перед тобой? Или мои слова тебе надоедают?
Тимон. Говори речь, только не длинную и без предисловий, как мошенники-риторы. Если ты скажешь кратко, я вынесу твои слова ради Гермеса.
38. Плутос. Может быть, следовало бы именно говорить пространно, принимая в расчет все твои обвинения. Однако, посмотрим, обидел ли я тебя чем-нибудь, как ты говоришь, — я, который явился для тебя виновником всех благ, почестей и первых мест в театре, венков и прочей роскоши; из-за меня тебя уважали, прославляли и ухаживали за тобой. Если же ты сильно пострадал от льстецов, я в этом не виновен. Скорее я сам был обижен тобой тем, что ты меня с полным пренебрежением предоставил проклятым людям, которые восхваляли и одурачивали тебя и всячески злоумышляли против меня. И вот в конце концов ты говоришь, что я предал тебя. Наоборот, я сам мог бы жаловаться на тебя за то, что ты подвергал меня всяким преследованиям и спустил меня вниз головой из твоего дома. Вот почему уважаемая тобой Бедность одела тебя вместо нежных тканей в овчину. Гермес может засвидетельствовать, как я упрашивал Зевса не посылать меня более к тебе, — ведь ты так неприветливо со мной обошелся.
39. Гермес. Ну, теперь ты видишь, Плутос, каким человеком стал Тимон. Ты можешь жить с ним без боязни. Копай тут, Тимон! А ты, Плутос, подведи Сокровище под его мотыгу: оно услышит твой зов.
Тимон. Надо повиноваться, Гермес, и снова стать богатым. Чего не переносят люди по принуждению богов! Впрочем, посмотри, в какое положение ты ставишь меня, несчастного: до сих пор я жил счастливо, а теперь, не совершив ничего преступного, я вдруг получу множество золота и возьму на себя столько забот.
40. Гермес. Потерпи, Тимон, ради меня, хотя это и трудно и тяжело, чтобы твои прихлебатели лопнули от зависти. А я через Этну полечу на небо.
Плутос. Он улетел, кажется: я слышал взмахи крыльев. А ты побудь тут; уходя, я пришлю тебе Сокровище. Или лучше ударяй землю мотыгой! Тебе я говорю, Сокровище
41. Тимон. Ну, мотыга, крепись и не уставай, вызывай на свет Сокровище из глубины земли. О, Зевс-Чудотворец, Корибанты милые, Гермес-Прибыльный, откуда столько золота! Уж не сон ли все это? Право, я боюсь, что, проснувшись, я найду одни уголья. Нет, действительно, это золото, чеканное, красноватое, тяжелое и самое приятное на вид:
Словно огонь, ты светишься в ночи и средь дня,О, злато, для людей ты лучший дар!Приди, любимейший, милейший! Теперь я, пожалуй, верю, что Зевс некогда превратился в золото. Поистине, какая девушка не приняла бы, раскрыв лоно, такого прекрасного любовника, проливающегося к ней сквозь крышу.
42. О, Мидас, Крез, дельфийские сокровища, какое вы ничтожество перед Тимоном и его богатством, с которым не сравняется даже царь персидский! О мотыга, о милая овчина, вас я с радостью посвящу Пану! А сам я куплю всю эту окраину, построю над сокровищем башенку, в которой смогу прожить один, и пусть она после моей смерти будет мне могилой. "Пусть будет решено и поставлено на остаток моей жизни: не общаться с людьми, жить в неизвестности и презирать всех. Дружба, гостеприимство, товарищество, алтарь милосердия — да будет считаться совершенным вздором. Жалеть плачущего, помогать нуждающемуся — это преступление и развращение нравов. Жить надо в одиночку, как волки, и единственный друг мне — Тимон.
43. Все же другие — враги и завистники. И вести с кем-нибудь из них знакомство — осквернение. Если увижу кого-нибудь, тот день будет считаться несчастливым. Словом, пусть люди ничем для меня не отличаются от медных или каменных изваяний. От людей не принимать вестника и не совершать возлияний мирра. Пустыня должна быть границей для людей. И люди моей филы, фратрии и дема и самая родина — только холодные и ненужные названия и пустая забава неразумных людей. Пусть Тимон один богатеет, презирает всех и пользуется один своей роскошью, освободившийся от лести и грубых похвал, приносит жертвы и пирует в одиночестве, пусть будет сам себе сосед и смежник, отбросив от себя других людей. И пусть будет для Тимона установлено раз навсегда: когда придет время умирать, он сам себя примет в объятия и сам наденет погребальный венок.
44. Пусть будет у меня имя, приятнейшее из всех имен — Мизантроп — Человеконенавистник, а отличительными чертами поведения мрачность, суровость, грубость, злость и нелюдимость.
Если я увижу погибающего в огне и умоляющего потушить пожар, смолой и маслом буду тушить. А если кого-нибудь зимой унесет река и он, простирая руки, станет просить вытащить его, я оттолкну его и окуну с головой, чтобы он не мог больше вынырнуть. Это он получил бы по заслугам.
Внес закон Тимон, сын Эхекратида, из Коллита, голосовал в собрании упомянутый Тимон".
Ну, вот так мы постановили и будем твердо на этом стоять.
Я бы много дал, чтобы всем стало известно, как случилось, что я сверхразбогател: они удавились бы от зависти!
45. Впрочем, что это! О, что за скорость! Отовсюду сбегаются люди, запыленные, запыхавшиеся, не знаю откуда почуявшие золото. Ну, что же? Не взобраться ли на холм и не разогнать ли их камнями, бросая их из своего укрепления, или на этот раз преступить свое постановление и встретиться с ними? Моим презреньем они будут больше удручены. Это будет самое лучшее. Итак, дадим отпор, когда они подойдут. Ну-ка, посмотрим! Кто это первый из них? Гнатонид, блюдолиз! Недавно, когда я просил у него взаймы по дружбе, он протянул мне веревку — он, который изрыгал целые бочки после моих пиров. Впрочем, пожалуй, он хорошо сделал, что пришел. Он у меня взвоет раньше других.