Лукиан Самосатский. Сочинения
Шрифт:
46. Гнатонид. Ну, разве я не говорил, что боги не оставят без помощи такого хорошего человека, как Тимон! Здравствуй, Тимон, прекраснейший, приятнейший из собутыльников.
Тимон. Здравствуй и ты, Гнатонид, самый прожорливый из всех коршунов и развратнейший и людей.
Гнатонид. Ты все любишь шутить. Где же угощение? А какую новую песню пришел я тебе спеть из недавно разученных дифирамбов!
Тимон. Пожалуй, ты с бульшим чувством запоешь элегию под этой мотыгой.
Гнатонид. Что это? Ты бьешь меня, Тимон? Призываю свидетелей! О, Геракл, ой, ой, ой! Я привлекаю тебя за увечье к суду Ареопага.
Тимон. Если ты еще немного подождешь, меня скоро привлекут за убийство.
Гнатонид.
Тимон. Так ты еще тут?
Гнатонид. Ухожу! Но тебе не поздоровится, что ты из доброго стал таким грубым.
47. Тимон. Кто это идет сюда, этот плешивый? Филиал, самый мерзкий из всех прихлебателей. Он получил от меня целое поле и два таланта на приданое дочери в благодарность за похвалы, которые он расточал, когда я однажды запел, а все остальные молчали. Он клялся, что мое пение благозвучнее лебединого, а когда на днях он увидал меня больным и я подошел к нему, прося помощи, этот благородный человек осыпал меня ударами.
48. Филиад. Что за бесстыдство! Можно ли теперь узнать Тимона? Теперь Гнатонид — его друг и собутыльник? Да, он поделом пострадал, неблагодарный. А я, давнишний его приятель, сверстник и земляк, все-таки держусь скромно, чтобы не казаться навязчивым. Здравствуй, господин! Остерегайся этих проклятых льстецов, которые только у стола и живут, а вообще ничем не лучше воронов. Нельзя верить никому из нынешних. Все неблагодарны и подлы. А я нес тебе талант, чтобы тебе хватило на предметы первой необходимости, и по дороге, уже приближаясь к тебе, услышал, будто ты необычайно разбогател.
Так вот я пришел тебя предупредить… хотя ты так мудр и, конечно, не нуждаешься в моих словах. Ведь ты и Нестору дал бы дельный совет.
Тимон. Пусть так, Филиад. Впрочем, подойди. Я и тебя проучу мотыгой.
Филиад. О, люди, этот неблагодарный разбил мне череп за то, что давал ему добрые советы.
49. Тимон. Вот подходит третий — оратор Демей, с постановлением народа в правой руке. Он говорит, что он — мой родственник. Этот благодаря мне выплатил городу шестнадцать талантов, — он был присужден к денежному наказанию и заключен в тюрьму за неуплату, а я, пожалев его, освободил. Когда недавно Демей получил по жребию право распределять деньги в театр Эрехтейской филе и я подошел, прося мою часть, то он сказал, что не признает меня афинским гражданином.
50. Демей. Привет тебе, Тимон, великий покровитель рода своего, опора Афин, защита Эллады. Собравшийся народ и оба совета уже давно ожидают тебя. Но прежде выслушай постановление, которое я написал в твою честь:
"Принимая во внимание, что Тимон, сын Эхекратида из Коллита, человек не только прекрасный и благородный, но и мудрый, как никто в Элладе, в течение всего времени неизменно помогал городу, принимая также во внимание, что он одержал победу в кулачном бою, борьбе и беге в Олимпии в один день, оказался победителем в состязании четверкой и парой молодых лошадей…"
Тимон. Но я никогда не был даже зрителем на олимпийском празднике!
Демей. Так что же? Ты сделаешь это впоследствии. Все-таки лучше прибавить все это.
"А также отличался, сражаясь за свой город в прошлом году под Ахарнами, и разбил два отряда пелопоннесцев…"
51. Тимон. Как? Не имея оружия и не будучи потому внесен в списки воинов?
Демей. Ты скромничаешь! Но мы оказались бы неблагодарными, если бы не помнили твоих заслуг:
"Вдобавок немало еще послужил городу, внося предложения в собрания, участвуя в совете и будучи стратегом, — на основании всего изложенного
52. Вот тебе постановление. Я бы хотел еще своего сына привести к тебе, — его я назвал в твою честь Тимоном.
Тимон. Как, Демей, ведь ты даже не женат, насколько мне известно?
Демей. Но я женюсь в этом году, если бог пошлет, и, когда родится ребенок — это будет мальчик — я его назову Тимоном.
Тимон. Ах, ты, такой-сякой, я не знаю, женишься ли ты еще, получив от меня такой удар!
Демей. Ай, ой, ой, что это! Ты хочешь быть тираном и бьешь свободных граждан, не будучи сам ни свободным, ни гражданином? Но скоро ты дашь ответ за все и между прочим за то, что поджег Акрополь.
53. Тимон. Но Акрополь не подожжен, негодяй! Ты явный сутяга-сикофант.
Демей. Но ты разбогател, разрывши сокровищницу храма.
Тимон. Никто ее не разрывал, следовательно, и этому никто не поверит.
Демей. Но она будет разрыта позднее. Все, что в ней было, уже у тебя.
Тимон. В самом деле? Получи-ка еще!
Демей. Ай, ай, мой лоб!
Тимон. Не каркай, а то я тебя ударю в третий раз. Будет совсем смешно, если я разбил без оружия два отряда лакедемонян, а одного скверного человечишку не смог бы уничтожить. Ведь тогда не на пользу была бы мне победа, одержанная в Олимпии в кулачном бою и борьбе.
54. Но что это? Не Тразикл ли это, философ? Разумеется, не кто иной. Идет, конечно, распустив бороду, наморщив брови и брюзжа что-то про себя, с видом титана и с волосами, нависшими над лбом, как какой-нибудь Борей или Тритон, которых изобразил Зевксис. Он прост по внешности, степенен по походке и благоразумен в своей неторопливости; с утра он удивительно как много распространяется о добродетели, обличает тех, кто любит наслаждения, и хвалит довольство малым; а когда, побывав в бане, он придет на пир и раб поднесет громадную чашу, он любит вино покрепче, он словно выпьет воды из Леты и показывает противоположное своим утренним речам: торопится хватать блюда, словно коршун, толкая локтями соседей. Вся борода его полна остатками кушаний, он наедается, согнувшись над блюдом, как собака, словно надеется найти в блюде добродетель, и тщательно вычищает пальцами тарелки, чтобы не оставить еды.
55. Он всегда недоволен своим куском, ему всегда мало своего, даже если он один из всех получит целый пирог или поросенка, — ведь это уже верх обжорства и ненасытности! Он пьяница и выпивала и любитель не только песен и пляски, но и ругани и ссоры. К тому же он заводит за чашей вина длинные речи и тогда особенно много говорит о благоразумии и умеренности, причем болтает, чувствуя себя плохо от крепкого вина и бормоча слова насмех другим. Потом с ним делается рвота. И наконец Тразикла уносят с пира, а он хватается руками за флейтистку. Кроме того он и трезвый никому не уступит первого места благодаря своей лживости, наглости и сребролюбию. И среди льстецов он первый, готов клясться сколько угодно, он первейший плут и превосходит всех в своем бесстыдстве. Вообще он — прехитрая штука и во всех отношениях совершенное воплощение коварства. Поэтому ему скоро не поздоровится, этому славному человеку.