Лукиан Самосатский. Сочинения

Лукиан

Ликин. Я прямо с рынка к тебе, Памфил. А смеяться и тебя сейчас заставлю со мной вместе; послушай только, на каком судебном разбирательстве я сейчас присутствовал: два философа спорили друг с другом.

Памфил. Да, действительно, это забавно. Занимающиеся философией люди судятся друг с другом, хотя им следовало бы, даже если дело было очень важным, мирно разрешить между собой взаимные обвинения.

2. Ликин. Какой там мир, блаженный ты человек, когда философы сцепились и целые телеги проклятий вывалили один на другого, каркая и делая самые большие усилия.

Памфил. Наверно, во взглядах разошлись, Ликин, оказавшись, как это обычно бывает, представителями различных мнений?

Ликин.

Отнюдь нет. Это было нечто совсем в ином роде, так как оба они — одного толка и держатся одинаковых взглядов. А суд все-таки состоялся, и судьями, чьи голоса решали дело, были лучшие люди города, старейшие и мудрейшие, перед лицом которых другой посовестился бы даже слово резкое произнести, а не то чтобы дойти до такого бесстыдства.

Памфил. Тогда не медли, расскажи самое главное об этом разбирательстве. Мне и самому хочется знать, что же тебя заставило так весело смеяться.

3. Ликин. Установлена, Памфил, как тебе известно, императором определенная плата, и немалая, философам разных пород, то есть стоикам, платоникам, эпикурейцам, а равно и прогуливающимся перипатетикам — всем поровну. И вот, за смертью одного из них, надо было назначить на его место другого, достойнейшего, за кого выскажутся лучшие люди нашего города. Таким образом спор шел "не за вола и не за барана", по слову поэта, но о десяти тысячах в год — в награду за общение с юношами.

Памфил. Знаю. И слышал, что кто-то из них недавно умер — один из перипатетиков, кажется.

Ликин. Так вот она, Памфил, та Елена, за которую философы вступили в единоборство друг с другом. Пока, конечно, ничего смешного во всем этом нет, разве только то, что люди, величавшие себя философами и говорившие о презрении к деньгам, вдруг вступили в состязание из-за этих самых денег, как будто отечество было в опасности и святыни отцов и могилы предков.

Памфил. Однако это ведь как раз является одним из положений перипатетиков, что не следует чересчур пренебрежительно относиться к деньгам. Напротив, их они тоже включают в число благ — на третьем, кажется, месте.

Ликин. Правильно. Таков их взгляд, и война у них началась по заветам отцов.

4. Но слушай дальше. Среди многих других состязавшихся на тризне по вышеупомянутом усопшем выделились двое, о которых главным образом и шел спор: старик Диокл — знаешь — этот спорщик — и Багой, как полагают, скопец. Итак, сначала они состязались в учености, и каждый старался показать, что он сведущ в положениях школы и держится Аристотеля и его взглядов, причем, видит Зевс, один был ничуть не лучше другого.

5. Но под конец судьбище это вот как обернулось: Диокл, прекратив дальнейшее выявление собственных достоинств, перешел к Багою, стараясь опорочить главным образом жизнь его. В ответ и Багой точно так же подверг исследованию жизнь противника.

Памфил. И вполне естественно, Ликин. Ведь важнее всего для них было именно на этой стороне дела остановиться подольше. Что касается меня, я бы, кажется, этим всего больше занялся и скорее старался бы обнаружить лучшего по поведению, чем сильнейшего в самом учении, считая первого более достойным победы.

6. Ликин. Ты говоришь верно, и в этом отношении я кладу одинаковый с твоим камешек. Но дальше… Когда оба вдоволь набранились и вдоволь изобличили друг друга, Диокл уже в качестве последнего доказательства заявил, что в корне непозволительно Багою даже приступать к философии и добродетелям, ею даруемым, ибо он — скопец, а подобных людей он, Диокл, почитает нужным не только от таких занятий отстранить, но и от святилищ самих, от кропильниц очистительных и от всех общественных сборищ, утверждая, что зловещей является и тяжелой встреча, когда, выйдя утром

из дому, увидишь этакое существо. Долго он рассуждал об этом, доказывая, что скопец — не мужчина и не женщина, но нечто составное, смешанное и чудовищное, вне человеческой природы стоящее.

Памфил. Действительно, Ликин, совершенно новый довод, и меня тоже, дружище, смех разбирать начинает, когда я услышал о столь нелепом обвинении. Ну, а что же тот, другой? Сохранил спокойствие или что-нибудь на это и сам ответить отважился?

7. Ликин. Сначала от смущения и от робости Багой долго молчал и краснел, явно выдавая свои качества; наконец он заговорил — тонким таким, женским голоском — и заявил, что Диокл не прав, отстраняя его, как скопца, от философии, которой и женщинам заниматься не возбраняется. Привлечены были свидетельницами в его пользу Аспазия, Диотима и Таргелия, а также один философ из Академии, галл родом и скопец, незадолго до нашего времени стяжавший среди эллинов большую славу. На это Диокл ответил, что и этого академика, будь он жив и выступи с подобными же притязаниями, он устранил бы, отнюдь не будучи оглушен славой, которой тот пользовался в глазах толпы. Диокл вспомнил при этом и кое-какие словечки, сказанные главным образом стоиками и киниками и высмеивавшие телесный недостаток знаменитого галльского философа.

8. Вот в какое положение были поставлены судьи! Главный вопрос, который нужно было решить, заключался в том, можно ли допустить скопца к занятиям философией и достоин ли он того, чтобы ему было вручено попечение о юношестве. Один утверждал, что философ должен обладать величественной наружностью и телом доброчленным, а прежде всего иметь длинную бороду, которая, с одной стороны, внушает доверие приходящим и желающим у него учиться, а с другой — достойна и тех десяти тысяч, которые предстоит получать от императора, тогда как такой скопец хуже даже, чем оскопленные жрецы Кибелы: те по крайней мере все-таки знавали когда-то, что значит быть мужчиной, а этот с самого начала изувечен и являет собой существо двусмысленное, подобное галке: не знаешь, куда его причислить — к голубям или к воронам.

9. Другой утверждал, что не тело решает вопрос, но силы души, и что нужно обследовать ум человека и его философские знания. Затем в подтверждение своих слов он сослался на Аристотеля, который чрезвычайно удивлялся Гермию, евнуху, тирану Атарнея, и даже жертвы ему приносил наравне с богами. К этому Багой решился прибавить и еще кое-что в том смысле, что скопец — куда более подходящий учитель для юношества, поскольку его отношений к ученикам не может коснуться никакая клевета, и никогда он не подвергнется, подобно Сократу, обвинению, будто он развращает молодежь. А так как Багой заслужил насмешки особенно своей безбородостью, то бросил он весьма остроумное, как он думал, замечание: "Если о философах судить по длине бороды, то справедливость требует прежде всего козла признать философом".

10. Тогда некто третий, присутствовавший при этом разбирательстве, — имя его пусть останется в тайне, — сказал: "Однако, граждане судьи, если этот человек с гладким подбородком и женским голосом, по всем признакам настоящий евнух, скинет одежду, то предстанет перед вами даже очень и очень мужественным. И если правду говорят о нем люди, то Багой был однажды захвачен с поличным как прелюбодей, имея "члены, сопряженные с членами", как гласят таблицы Солона. Тогда Багой прибег к личине евнуха и, изобретя это убежище, освободился от обвинения, которому тогдашние судьи не дали веры по явно скопческому виду обвиняемого. Ныне же, мне кажется, он склонен, подобно Стесихору, вспять обратить свою песню во имя предлежащего жалованья".