Лукреция Борджиа. Эпоха и жизнь блестящей обольстительницы
Шрифт:
Между тем 2 февраля 1493 года мессир Никколо да Сайяно по доверенности обручил Джованни Сфорца с Лукрецией и подписал брачный контракт. Лукреция незамедлительно приступила к приему гостей, послов королевских домов, прибывших поздравить ее. Ей помогали Сайяно и, конечно, Адриана Мила, получившая блестящую возможность во время приемов использовать испанскую высокопарность и гениальные способности для интриганства. Когда прибывший с поздравлениями от лица герцога и герцогини Феррарских епископ из Модены воспользовался случаем, чтобы попросить кардинальский сан для Ипполито д'Эсте, второго сына графа, ответила, как всегда, Адриана. Она объяснила, что разговаривала с папой по этому вопросу и перспективы превосходные, а затем добавила: «В любом случае мы сделаем его кардиналом». Вероятно, в своих обязанностях наставницы она заходила столь далеко лишь по одной причине: Лукреции было всего тринадцать лет. В какой-то момент из-за распространившихся слухов, будто папа ведет в Испании переговоры относительно брака дочери с графом Прада, показалось, что судьба Лукреции в очередной раз должна измениться. Но, как выяснилось, это был всего лишь тактический ход, отвлекающий враждебно настроенных в отношении свадьбы Лукреции и Сфорца. Возможно, летописцы того периода, как и историки более позднего времени, включая Грегоровия, решили, что папа, должно быть, вполне искренне изменил свое решение. В недавно обнаруженном письме Джанандреа Боккаччо сообщает герцогу Феррарскому, что кардинал Асканио конфиденциально, памятуя о тайне исповеди, сообщил ему, что «…для достижения определенной цели и с учетом многих серьезных причин это событие [брак] сохраняется в тайне и умышленно пущен слух, что ее [Лукрецию] выдадут
Летом в Риме жарко, но не душно. Когда на небе, кажется, нет ни малейшего намека на облака, откуда-то внезапно налетает ветерок, достигающий каждого раскаленного уголка городских улиц и переулков. Тогда у всех поднимается настроение и появляется ощущение необыкновенной легкости. Должно быть, именно такой ветерок налетел на свадебную кавалькаду, двигавшуюся вдоль городской стены Рима воскресным днем 9 июня. Процессию возглавляли самые влиятельные аристократы в парчовых облачениях, следовавшие за шеренгой пажей, одетых в разноцветные шелка. Придворный шут, «священник» Мамбрино, в бархатном платье и золотом колпаке, дурачась и насмешничая, создавал атмосферу беззаботности. Перед Порто-дель-Пополо жених был встречен придворными кардиналами, и посол Венеции произнес небольшую поздравительную речь, дабы продемонстрировать отеческую благосклонность республики к небольшому графству Пезаро, расположенному на ее границе. Затем под веселую музыку, исполняемую на флейтах и трубах, пышная процессия двинулась дальше. Она блестела и переливалась в горячих солнечных лучах, проходя мимо дворца Святого Марка, через площадь Фиори, по мосту замка Святого ангела, чтобы наконец пройти мимо дворца невесты.
Можно представить себе, что занятая свадебными приготовлениями Адриана Мила заранее подготовила Лукрецию. Девочка уже приняла поздравления и пожелания римских дам и, вероятно, впервые в жизни испытала опьянение, оказавшись центром устремленных на нее сотен глаз.
Все женщины и дети, едва заслышав вдалеке звуки труб, оставили невесту одну на почетном месте в лоджии и заняли места у окон. Площадь заполнилась людьми; первыми появились аристократы и пажи, затем кардиналы и, наконец, группа послов, в центре которой находился жених. Взгляды всех, от самого маленького пажа до самого важного посла, были обращены в сторону галереи дворца Санта-Мария, того самого, где жили женщины папы римского, дома Джулии Фарнезе, родственников Иннокентия VIII, известных аристократов Орсини, Колонна и других знатных фамилий. Там находилась маленькая Лукреция, которую «безумно» любил папа, и, как было отмечено, солнце сверкало в ее длинных белокурых волосах, струящихся по хрупким плечам к талии, подобно золотому водопаду. Джованни Сфорца подскакал на лошади к дворцу и остановился под галереей. Взгляды Джованни и Лукреции встретились, и дальше все должно было идти по давно заведенному порядку. Жених знал свою роль. Он, подобно придворному, отвесил поклон в сторону окна, где увидел украшенную драгоценностями головку Лукреции. После этого процессия двинулась к Ватикану, где ее ожидал папа с пятью кардиналами. Граф де Пезаро преклонил колени перед величественным тестем и произнес речь на латыни о нем самом, его государстве и всей принадлежащей ему собственности. Папа ласково ответил. По окончании официального приема граф де Пезаро вместе со свитой направился к кардинальскому дворцу, расположенному рядом с замком Святого ангела, где поселился в ожидании церемонии бракосочетания.
Здесь я хочу прервать повествование, чтобы сказать несколько слов о Джованни Бурхарде, церемониймейстере папского двора и непосредственном свидетеле событий. Немец из Страсбурга, купивший свое место за 400 золотых дукатов, он все время проводил в камерах и антикамерах Ватикана. Придавая значимость происходящему, вел дневник (записи были на так называемой вульгарной, «кухонной» латыни), в котором отмечал все важные события, свидетелем которых он был. Несмотря на определенную психологическую ограниченность, его, как правило, признают одним из основных очевидцев римского периода жизни Борджиа, хотя находятся историки, подвергающие сомнению надежность его свидетельств. Конечно, следует признать, что иногда создается впечатление, будто он намеренно хотел запутать нас. Страницы дневника «Liber Notarum» переполнены мельчайшими деталями различных торжеств и подробностями папского этикета, так что не остается ничего другого, как поверить ему и усмотреть в его педантизме и упорядоченности надежность свидетельства старательного государственного служащего. Правда, временами нам придется столкнуться с такими местами в дневнике, которые предоставят ужасающие обвинения в адрес Борджиа и Лукреции. Бурхард никогда не занимался сплетнями, не обсуждал событий и не высказывал собственного мнения. Его недоброжелательность видна как раз в показной сдержанности. Однако практически невозможно сомневаться в человеке, терпеливо показывающем более чем на сотне страниц, что он понимал, как следовало сохранить свое место. Очевидно, ограниченные пуританские взгляды вынуждали его искажать некоторые события, происходящие в среде Борджиа, но при этом доказывать достоверность представленных свидетельств. Бурхард не осуждал Борджиа; он сухо, точно, даже несколько смягчая, описывал непристойности, свидетелем которых являлся. Большинство современных историков были вынуждены признать, что почти каждое из описанных Бурхардом событий находило отражение в переписке его современников, не подозревавших о дневнике церемониймейстера. У меня еще будет повод вернуться к рассмотрению этого вопроса. А сейчас мы имеем дело с тем Бурхардом, который занимается планированием шествий, приемов и в июне 1493 года занят церемонией бракосочетания дочери папы римского.
Свадьба проходила в новых апартаментах Ватикана, и Пинтуриккьо уже приступил к их росписи. Комнаты, роскошно обставленные, тем не менее, не были загромождены мебелью. Помимо расписных стен, золотых потолков, лепных и мраморных украшений, все убранство состояло из восточных ковров и мягких драпировок. Были там кресла, диваны и бархатные подушки, но самым важным являлся возвышавшийся над всем трон папы, вернее, два трона: один в большом зале, где происходил прием, а другой в небольшой комнате, предназначенной для церемонии. Герцог Гандийский получил задание привести невесту и, надо сказать, великолепно справился с ним. В честь сестры герцог облачился в необычную турецкую мантию, a la francaise, волочащуюся по земле, из золотой струящейся ткани, расшитой огромными жемчужинами; на шее у него было ожерелье из рубинов и жемчуга, а головной убор украшен великолепным бриллиантом.
Наконец настал и день, 12 июня, и час церемонии. Вбежавшие первыми в апартаменты дамы оказались настолько возбуждены, что в спешке многие из них забыли преклонить перед папой колени, – факт, должным образом отмеченный шокированным Бурхардом как признак духовной анархии. Восемь кардиналов ожидали жениха, за которым отправили толпу прелатов, и папу. Жених тоже появился в турецкой мантии, a la francaise, но, в отличие от одеяния герцога Гандийского, на ней не было драгоценных камней, а только ожерелье, которое ему одолжил герцог Мантуи (вызвавшее улыбку узнавания у посла Мантуи). Немедленно по прибытии Сфорца последовал аффектированный выход Хуана и Чезаре, старших сыновей папы, неожиданно появившихся в комнате. Они вошли через потайную дверь, открывшуюся в стене. Чезаре был в епископском облачении, резко контрастировавшем с одеянием брата, роскошь которого вызвала множество пересудов; даже в те дни человек, носящий драгоценные камни стоимостью 150 тысяч дукатов, считался исключительным явлением. В апартаментах Борджиа были небольшие комнаты, и в данном случае в этих экстраординарных условиях они оказались просто забиты людьми. Здесь находились военные и гражданские лица; из уст в уста передавались прославленные имена; ходило множество слухов, и царило лихорадочное возбуждение. Даже острое зрение послов не позволяло им объять все происходящее.
Возвестили о прибытии невесты, и она вошла в украшенном драгоценностями наряде. Лукреция была восхитительна, и даже то, как она напускала на себя вид взрослой женщины, показывало, какой она еще, в сущности, ребенок. В соответствии с модой того времени пышный шлейф ее платья поддерживала красивая девочка-негритянка. По одну сторону от Лукреции шла Джулия Фарнезе, по другую – Лелла Орсини, дочь графа Питильяно, брак которой со старшим братом Джулии, Анджело, соединил их семью с семейством Фарнезе. Следом появилась
Обычно чувственностью проникнута атмосфера свадебных торжеств, а учитывая темперамент людей, подобных Борджиа, и особенностей, присущих данной среде, атмосфера скоро должна была стать удушающей. Человек, отвечавший за выбор пьесы – «Menaechmi» Плавта, – очевидно, не сумел оценить обстановку, и стало совершенно ясно, что комедия провалилась. Папа прервал пьесу в середине действия и, подавив зевок, заметил приглянувшейся женщине, что предпочитает современные пьесы «классическим». Однако представленная пастораль, сочиненная Серафино Акуилано в честь супружеской пары, получилась удачной и «очень изящной», по словам летописца. Классические формы, символические и мифологические намеки, так же как и лиризм, все это можно увидеть в лучших образцах современных поэтических произведений. К концу XV века Серафино, переходя из одного двора в другой, овладел искусством сочинять аллегории относительно имен, семей и стремлений своих хозяев королевских кровей и стал придворным фаворитом. Он составлял лестные загадки, которые легко отгадывались и всегда попадали в точку. Наконец, должно быть, подошло время, и внесли закуски, которых, как описывали, было много, но не чрезмерно, и без каких-либо гастрономических изысков. Конфеты и засахаренные фрукты пустили по кругу, в котором слышался довольный смех женщин. Согласно существующему этикету сначала обслуживали папу и кардиналов, затем новобрачных, женщин, прелатов и остальных гостей. Вместо того чтобы отнести на кухню оставшуюся еду, ее бросили в толпу стоящих под окнами простолюдинов. Выкинули более ста фунтов конфет, сокрушался Бурхард.
Вечером папа лично давал обед в честь молодоженов, и у послов особый интерес вызывал список приглашенных, не столько из-за собственного любопытства, сколько из-за необходимости сообщить, кто в нем указан своим повелителям; крайне важно было выяснить, к кому более всего благоволит папа. Обед подали в папском зале, который оставался украшенным еще с утренней церемонии. На обеде присутствовали кардиналы, Теодорина Чибо с ее знаменитыми плечами, Джулия Фарнезе, Лелла Орсини и Адриана Мила. Был там Асканио Сфорца с герцогом Сан-Северино; а также новый кардинал Борджиа; Джулио Орсини, сеньор Монтеротондо; кардинал Колонна с младшим братом графа Питильяно, братья Лукреции и новобрачные и еще около двадцати гостей. «Праздничный» ужин подошел к концу около полуночи, и вошли слуги со свадебными подарками. В числе подарков миланских Сфорца новой родственнице была всемирно известная миланская парча и два изумительных кольца. Подарок кардинала Асканио оказался практичным, серьезным и почти буржуазным – полный комплект «credenza», серебряный обеденный сервиз, включающий в себя чаши, тарелки, чашки, большое блюдо для сладостей, два кубка; все предметы тончайшей филигранной работы. Продемонстрировали и подарки братьев Лукреции, герцога Феррарского, кардинала Борджиа и протонотария Лунати. После показа подарков началось собственно веселье: представления, танцы, музыка, причем, вероятно, самого известного композитора того времени Жоскена де Пре – фламандца, придворного композитора Александра VI. Шло время, веселье становилось все шумнее и безудержнее, пока не перешло в безумную оргию; все современные историки единодушно подчеркивали «мирской» характер праздника. История о том, как засахаренные фрукты и другие сладости попадали за женские корсажи, подействовала на воображение биографов и романистов; впервые о ней поведал римский историк Стефано Инфессура. Но Инфессура сказал лишь о том, что папа забавлялся, бросая сладости в «sinu mulierum», что в моем понимании должно означать «в подолы». В этом случае игра состоит в перебрасывании сладостей от одной дамы к другой, что, по существу, является ребяческой забавой и уж никак не может считаться непристойной. Если все было именно так, то нет ничего странного, что сладости попадали в глубокие декольте; это, вероятно, придавало игре определенную фривольность, но не дает право говорить о разнузданной коллективной оргии.
Можно себе представить Лукрецию, глядящую по сторонам восхищенными, смеющимися глазами, слегка неуютно чувствующую себя в роли невесты, но в то же время получающую удовольствие от всего происходящего. Восхищение вызывали и Джулия Фарнезе, настоящая королева праздника, и невероятная энергия отца, и красота и элегантность брата Хуана, и таинственная и гипнотизирующая власть брата Чезаре. Но каким же было ее впечатление о муже, в честь которого устроили этот праздник? Что она думала о самой себе? Ни один из историков, осуждая ее, не задался вопросом, соответствовал ли ее внутренний мир той жизни, которую она вела на публике. Позже я более подробно остановлюсь на неопубликованном документе, написанном собственноручно папой, из которого стало ясно, что это была всего лишь номинальная свадьба, по крайней мере до середины ноября 1493 года (причина задержки бракосочетания заключалась, без сомнения, в физиологической незрелости Лукреции). Как описать чувства Лукреции, когда на рассвете 13 июня двадцатичетырехчасовое лихорадочное веселье подошло к концу и она отправилась в свою детскую кровать? Освободившись от подвенечного платья, Лукреция, должно быть, еще раз полюбовалась нарядом. Она испытывала удовольствие от дорогих нарядов, поскольку невероятно любила наряжаться. Она наверняка уже имела смутное представление о неожиданностях, ожидавших ее в будущем, но как она могла противостоять им? В последующие дни Лукреция ощущала волнение от сознания собственной значимости, от того, что превратилась в объект преклонения. Только подумайте, какая власть неожиданно оказалась в ее руках! Вероятно, от нахлынувших сюрпризов и волнения, связанного с необходимостью оправдать занимаемое положение, у Лукреции не осталось времени для анализа ситуации, а когда осознала, что вышла замуж, предварительно поняв, что означает быть женщиной, то отправилась исполнять пародию на брак во дворец Санта-Мария-ин-Портико. По всей видимости, она ощущала определенное нравственное и физическое волнение, которое был не в состоянии скрыть Джованни Сфорца. Этот брак стал началом неустойчивого существования, навязанного Лукреции средой и амбициозными устремлениями ее родственников, существование, которое она приняла и продолжала принимать со все возрастающей готовностью. Истинная драма Лукреции кроется не в ее слабости, а в губительности сделанных ею уступок, по сути означавших капитуляцию. Принятая ею тактика не замечать происходящего вокруг обнаруживает типичную для женщины форму инстинктивной самозащиты, которая хотя и уводит от жизненных проблем, но тоже становится своеобразным проявлением мужества и отваги. Лукреция никогда не была способна дойти до того, чтобы осудить отца и братьев, и не потому, что, чувствуя собственную вину, находилась в затруднительном положении, а просто из-за собственной доброты и мягкосердечности. Самое же элементарное объяснение заключается в том, что она тоже была Борджиа, и в ней, как и во всех Борджиа, величие и благородство сочетались с грубостью, животными инстинкта-ми и свободой от моральных принципов. Ей был свойствен конфликт между религиозностью и чувственностью, между стремлением к упорядоченной жизни и сжигающей ее жаждой желаний, и только в исключительных случаях, преодолев себя, Лукреция шла наперекор отцу, братьям и будущему свекру, герцогу Феррарскому. Все эти редкие проявления бунтарства позволяли ей быть той, которой она была – единственной Борджиа, сохранившей саму себя. Но все это в будущем. В тринадцать лет она еще ребенок, преклоняющийся перед могущественными мужчинами своего семейства и радующийся жизни. Она не чувствовала никакой фальши в том, что стала графиней де Пезаро, а потому и не испытывала тягости.