Лукреция с Воробьевых гор
Шрифт:
— Легковесно, сыро, неубедительно. Мало чутья, вкуса, культурного кругозора.
А по-моему, это было написано блестяще, легко, остроумно. Так, что даже обыкновенный, средний человек, никогда не читающий толстые журналы, поневоле приобщался к текущей литературе. К тому же мы стали первопроходцами! В других газетах подобные рубрики появились только полгода спустя. Но у них не было Вани Зернова.
Я не любила спорить. Да и невозможно было убедить в чем-то моего Иноземцева. Меня неприятно поразило, что он не в силах без раздражения
Однажды меня осенила идея: начать вести дневник.
Из этого разговора с самой собою я хотела понять, что же, собственно, происходит… Серьезного, внимательного собеседника у меня не было — дневник мог бы мне заменить его.
Да, что происходит?
Я вышла замуж за человека, о котором мечтала всю свою жизнь, который, казалось, гораздо выше меня и умнее, и я надеялась с его помощью, во-первых, вырасти духовно, во-вторых, стать счастливой.
Но через три года нашей совместной жизни что-то застопорилось в наших отношениях, и я никакими усилиями не могла пробить эту пробку, чтобы досыта напиться из чистого источника любви, распрямиться, почувствовать себя личностью.
Что касается счастья — тут все было гораздо сложнее.
Счастье, как лисий хвост перед носом охотника, мелькало где-то в чаще деревьев, заманивая меня куда-то в глушь. Казалось, еще два шага — и вот оно, счастье. Казалось, поедем вместе куда-нибудь отдохнуть — и наступит полное блаженство, все накопившееся за будни непонимание растворится в нем, как соль в воде. Еще мнилось: угожу свекрови, налажу с ней отношения, помогу ей сделать генеральную уборку в квартире или еще что-нибудь — и придет счастье. Свекровь оценит мои усилия, скажет Игорю:
— Знаешь, сын, тебе здорово повезло с женой!
И это будет счастье.
Еще чудилось: научусь делать Игоревы любимые голубцы, как его бабушка, — и оно придет, как миленькое; осчастливленный Игорь наконец догадается, что я — именно то, что ему нужно: и Марселя Пруста читаю, и хозяйка отменная…
Но счастье снова мелькало где-то далеко в перелеске, а я уже не знала, что делать. Деревья, за которыми оно скрывалось, бежали впереди меня, как будто у них, а не у меня, были душа и ноги, и все по-прежнему оставалось трудным, непонятным.
Игорь часто давал мне понять, что я работаю в основном на злобу дня, тогда как он сам, человек творческий, пишет на потребу вечности.
Дневник — это, в общем, творческий акт.
Итак, дневник.
Сперва следовало решить, вести ли его тайно или все-таки сообщить о своем намерении Игорю, чтобы он знал, что отныне наша жизнь находится под контролем моего творческого мировидения. В этом случае мой муж, размышляла я, поневоле заставит себя как-то подтянуться, хотя бы только затем, чтобы не выглядеть смешным в
Но на самом деле я вовсе не из этих соображений решила сказать Игорю о дневнике: просто я так глупо устроена, что вечно выбалтываю ему свои тайны, стоит им только завестись.
Словом, улучив благоприятный момент — Игорь в этот день находился в исключительно благодушном настроении, — я подступила к нему со своим признанием:
— Игорь, я решила вести дневник.
— Кого вести? — не расслышал Игорь.
— Дневник.
— И куда же ты его поведешь? — иронически справился он.
Подобными филологическими шуточками он умел поставить меня в тупик. Надо было отвечать, и по возможности остроумно, чтобы Игорю было интересно продолжить со мною разговор.
— Я буду его вести… в будущее, — как прилежная ученица попыталась сострить я и сразу же получила по носу:
— Какое там будущее! Будущее может окончиться завтра!
И тут Игорь уселся на своего любимого конька, заговорив на тему Страшного суда, который не за дверями.
— И все же, пока Страшный суд не грянул, буду вести дневник, — произнесла я достаточно твердо.
Игорь в сердечном сокрушении всплеснул руками:
— Милая! Я все ждал, проступят ли в тебе черты уездной барышни… И вот — дождался!
— Пушкин вел дневник, — возразила я. — И Гоголь…
— А также герои Гоголя, — находчиво подхватил Игорь, — и плод трудов одного из них получил название «Записки сумасшедшего»!
— А «Дневник» Достоевского! — не столько надеясь убедить Игоря в своей правоте, сколько понимая, что ему необходима эта дискуссия, возразила я.
— А дневник жены Достоевского! — ядовито заметил Игорь. — «Федя нынче проснулся с флюсом…», «Я починила все его панталоны…». Могу еще процитировать кое-что…
— Не надо, — отказалась я. — От писателя ничего не убыло из-за рассказов его жены, даже наоборот, все это очень тепло, человечно…
— Мария ты моя Башкирцева…
Игорь балагурил, но я слышала в его голосе нотки сомнения и даже страха: он знал, что у меня довольно меткое перо и достаточно острая наблюдательность, и, наверное, боялся взгляда не с берега любви, а из тиши препараторского кабинета, в котором все чувства отступают при трезвом поблескивании скальпеля и начинается исследование жизни как таковой.
И я решила, что буду писать без особенных художественных претензий, не слишком заботясь о языке и стиле, писать просто и аккуратно, по возможности стараясь точно воспроизвести событие за событием, факт за фактом, не давая ему никакой личной оценки.
Бумага, как сеть, пропустит всю влагу чувств сквозь свои незаметные невооруженным глазом ячейки, а то, что останется на ней — о, это будет богатый улов!..
Так думала я, принимаясь за свой дневник.
Теперь, по прошествии некоторого времени, я вспоминаю свои мечты о «богатом улове» с горькой улыбкой…