Луна и солнце
Шрифт:
Русалка умолкла и воззрилась на нее.
Мари-Жозеф продолжала напевать пьесу, которую исполняла для его величества.
Русалка подплыла ближе и принялась выводить экзотическую, завораживающую, ни на что не похожую контртему, нарушающую все правила композиции.
По щекам у Мари-Жозеф заструились слезы.
«Мне не о чем горевать, — размышляла она. — Почему же я плачу? Просто потому, что пришли месячные?..»
Она смахнула слезы тыльной стороной ладони.
«Но прежде я никогда не страдала плаксивостью во время месячных, только злилась
Русалка взяла ее за руку. Услышав шаги, Мари-Жозеф покачала сачком за спиной, надеясь, что стражник сообразит положить туда рыбы.
Она пела не умолкая, а русалка расцвечивала ее мелодию музыкальными украшениями.
Сачок взяли из ее руки и вернули полным. Русалка, видимо, заметила вкусный кусочек, потому что умолкла, приняла награду и нырнула, изящно держа рыбу в когтях.
— Благодарю вас, сударь.
Мари-Жозеф чуть было не столкнулась с графом Люсьеном, который, как оказалось, стоял за ее спиной на краю фонтана.
— Ваша песня была невыразимо прекрасна.
— А я-то думала, что передаю сачок мушкетеру! — сказала Мари-Жозеф, слишком смущенная, чтобы вежливо ответить на его комплимент.
Он взял у нее сачок и достал из него еще одну рыбку. Русалка подплыла к ступеням и зарычала. Мари-Жозеф не стала мучить ее ожиданием и бросила ей лакомство.
Русалка подкинула рыбу в воздух, подхватила и отпустила. Мари-Жозеф рассмеялась, восхищенная ее проказами.
За ступенями русалка принялась крутить сальто в воде и бить хвостом, поднимая фонтан брызг.
«Интересно, — думала Мари-Жозеф, — придется ли его величеству по вкусу эскиз медали, на котором русалка жонглирует рыбой? Понравится ли он графу Люсьену?»
— Пожалуйста, не надо так, русалочка! — Мари-Жозеф стряхнула капли с рукава амазонки. — Ну, чего тебе? Ты же уже поела!
— Она хочет поиграть, — предположил граф Люсьен. — С рыбой. Как кошка с мышью.
Мари-Жозеф зачерпнула последних живых рыбок и бросила их в бассейн. Они метнулись прочь. Русалка засвистела и нырнула за ними, преследуя, нарочно упуская, поднимая снопы брызг.
— Спокойной ночи, русалка! — прошептала Мари-Жозеф.
Русалка вынырнула возле помоста. Мари-Жозеф в последний раз погладила ее. Русалка взяла ее ладонь и поднесла к своим губам, стеная и осторожно прикасаясь к пальцам Мари-Жозеф языком.
«Зачем русалке слизывать соль с моих рук, — дивилась она, — если она плавает в соленой воде?»
Русалка всползла по ступеням до края мелководья, плача от отчаяния и не зная, как еще предупредить земную женщину. Безрассудная земная женщина бесстрашно расхаживала, истекая кровью, рядом с крупными хищниками, рычание и рев которых гулко разносились по всему саду ночью и на рассвете. Если сухопутные хищники обладают столь же тонким чутьем, сколь акулы, то земная женщина обречена.
Русалка принялась вторить простенькой, как детский лепет, песенке земной женщины. Ответом ей было молчание.
Предостерегающая песнь русалки захлестнула сады,
Вновь замолчав, русалка смахнула с ресниц крупные соленые слезы.
С другой песней на устах, печальной и нежной, она вернулась в свое убежище под копытами Аполлоновых коней.
Глава 13
Выходя из шатра в сопровождении графа Люсьена, Мари-Жозеф отчетливо ощущала струящуюся между ног предательскую влагу. Граф старался учтиво пропускать ее вперед, а она, в свою очередь, пыталась не поворачиваться к нему спиной, и получалось очень неловко. Она надеялась, что пятна на ее бордовой амазонке будут незаметны.
«Если граф Люсьен увидит пятно, он, может быть, и не поймет, что это месячные, — думала Мари-Жозеф. — Замечают ли мужчины такие вещи? А граф Люсьен, возможно, и вовсе не догадывается, что это такое».
Потом она спросила себя: «А что он вообще тут делает?» И сама же ответила на свой вопрос: «Присматривает за русалкой его величества».
За стенами шатра заходящее солнце превратило воды Большого канала в расплавленное золото. Луна, почти полная, тяжело нависала над дворцом. Слуга верхом на коренастой мышастого цвета лошадке держал поводья серой арабской лошади графа Люсьена и другой, гнедой, той же породы и столь же восхитительной.
Мари-Жозеф присела перед графом Люсьеном в реверансе:
— Спокойной ночи, граф.
Она поднялась, ожидая, что его лошадь припадет на колени, чтобы он мог сесть в седло, ожидая, что он сейчас ускачет.
— Вы умеете ездить верхом, мадемуазель де ла Круа?
— Я давно не ездила… — И тут она подумала — понадеялась! — что он от имени его величества, может быть, пригласит ее на охоту, и прикусила язык. — Да, умею, сударь.
— Поговорите с этой лошадью. — Он кивнул на гнедую.
Его требования — требования адъютанта его величества — значили куда больше, нежели мучившая Мари-Жозеф неловкость. Она робко подошла к лошади. По слухам, жеребцы могли взбеситься, почуяв женщину, у которой пришли месячные.
Но гнедая лошадь, как и серая, оказалась кобылой.
Мари-Жозеф протянула гнедой руку, и та мягко ткнулась ей в ладонь теплой мордой, шевеля бархатными губами. Ощутив запах рыбы, гнедая тихонько фыркнула, обдав Мари-Жозеф своим дыханием. Мари-Жозеф нежно подула ей в ноздри. Гнедая запрядала ушами и снова дохнула Мари-Жозеф в лицо.
— Откуда вы знаете, что надо делать так? — спросил граф Люсьен.
Мари-Жозеф вспомнилось детство, счастливейшая пора ее жизни.
— Меня научил мой пони. — Она улыбнулась, заморгала и отвернулась, чтобы скрыть слезы. — Когда я была совсем маленькой.
— Так разговаривают с лошадьми бедуины, — сказал граф Люсьен. — Иногда мне казалось, что к лошадям они относятся добрее, чем друг к другу.
— Она прекрасна! — откликнулась Мари-Жозеф. — Вы всегда ездите на кобылах?
Она нежно почесала морду гнедой. Лошадь блаженно вытянула шею, опуская морду ей на руку.