Луна и солнце
Шрифт:
Шерзад обмякла. Вопли земных людей и удары пик слились для нее в одну невыносимую, нестерпимую какофонию. Земные люди с трудом отогнали от нее хищника и вытащили ее на мелководье. Последнее, что она ощутила, прежде чем потерять сознание, было прикосновение веревочной сети.
Прямо к Мари-Жозеф неслись гуроны в усеянных бриллиантами костюмах, явно радуясь неожиданному развлечению.
— Не двигайтесь, — тихо произнес Люсьен.
Но Мари-Жозеф пребывала в таком душевном смятении, что просто не испытывала страха. Гуроны промчались мимо. Старший на скаку провел по ее волосам пером.
— Они заявили свои права на наши скальпы, — объяснил Люсьен. — Что касается меня, мой парик все равно испорчен; пусть забирают, если хотят.
Как только король ускакал навстречу брату, Лоррен привязал руки Мари-Жозеф к постромкам упряжных лошадей. Мокрая, забрызганная грязью, несчастная, она не противилась. Когда Лоррен приказал мушкетерам привязать Ива к левой руке Мари-Жозеф, тот вздумал было упираться, но тщетно. Люсьен перенес неизбежный позор, надменно и пренебрежительно глядя в пространство. Шартр и Мэн привязали его к Мари-Жозеф справа.
— Сейчас вам очень пригодилось бы покровительство какого-нибудь высокопоставленного лица, — сказал Лоррен Мари-Жозеф.
Она подняла голову и злобно воззрилась на него:
— Неумно.
Упряжные лошади тяжело сдвинулись с места. Люсьен изо всех сил старался не отставать, неуклюже опираясь при ходьбе на трость. Лошади брели в сторону рассвета.
— Месье де Кретьен, сколь низко вы пали. Впрочем, возможно, вам еще предстоит поизвиваться под моим сапогом.
Лоррен стегнул ближайшую упряжную лошадь по крупу. Она перешла на рысь, потащив за собой вторую. Люсьен споткнулся, но удержался на ногах и с трудом выпрямился.
— Тпру, тпру! — тихо приказал он лошадям.
Те замедлили шаг, но, как ему показалось, не столько послушав его, сколько от усталости.
«Уж как Лоррен порадовался бы, если бы протащил меня по земле до самого Версаля», — подумал он.
— Люсьен, — прошептала Мари-Жозеф.
— Ш-ш-ш…
Ее жалость невыносимо мучила его.
Мари-Жозеф обернулась, покосившись во тьму:
— Она спаслась?
С плеском пустив коня по мелководью, из тумана показался его величество. За ним следовал месье и всадники его отряда, волоча Шерзад, опутанную сетью и покачивавшуюся меж двух жердей. Мари-Жозеф запела, но, когда русалка забилась и заметалась, не выдержала и зарыдала. Шерзад запричитала и заголосила. Глаза у нее горели, как у кошки.
Юные участники Карусели, едва держась в седле от усталости и пережитого радостного волнения, разбились по двое и стали теснить Люсьена, осыпая его градом насмешек и издевательств. Тепло старинной дружбы бесследно исчезало в холодном дыхании королевской опалы. Люсьену случалось видеть публичное унижение бывших фаворитов. Он тщательно выстраивал свою жизнь так, чтобы это не выпало ему на долю. Ныне все усилия, стоившие ему неимоверных трудов, пошли прахом.
Его величество осадил коня, заметив, как обошелся шевалье с пленниками. Он безучастно скользнул взглядом по Иву, по Мари-Жозеф и наконец перевел глаза на Люсьена:
— Вы все лишились рассудка.
Занималась заря. Голос короля звучал измученно, точно у дряхлого старца.
Глава 27
Люсьен и Ив ехали без седла на упряжных лошадях; руки им развязали по приказу
Возвращение в Версаль длилось целую вечность; возвращение в Версаль длилось одно мгновение. Преодолевая изнеможение и отчаяние, Мари-Жозеф лихорадочно обдумывала планы бегства. Стараясь подражать Люсьену, она держалась горделиво, с достоинством, не склоняя головы. Ее посещали замыслы, один другого фантастичнее и нелепее. Вот если бы незаметно спустить со сворки гепардов… Они испугают коней, кони понесут, сбросят всадников… Но гепарды с таким же успехом могут перегрызть ей горло или, когда мушкетеры бросят жерди, на которых несут сеть, кинуться на Шерзад. Вот если бы столкнуть наземь возницу, схватить вожжи и унестись… Но Шартр и Лоррен вмиг ее догонят, туповатым зебрам не под силу состязаться с их сильными боевыми конями… Какие бы планы спасения ни выдумывала она в своих фантазиях, сохранить жизнь Шерзад мог только Аполлон, спустившийся с небес на своей рассветной колеснице. Даже если бы ей удалось спастись, Люсьен и Ив все равно оставались в руках карусельных всадников.
«Мы потерпели поражение, — размышляла она. — Шерзад обречена. Ради меня Люсьен вступил в заговор, цели которого не разделял, и чем это для него кончилось?»
Нарушая правила приличия, она отерла слезы рукавом: пусть ее тюремщики думают, что виной тому — дорожная пыль.
Внезапно спину Люсьена охватило пламя.
Он застонал и вцепился в гриву лошади. Шпага чуть было не выскользнула у него из рук. На миг он забыл обо всем на свете, кроме пронзительной, нестерпимой, всепоглощающей боли. «Если не шевелиться, — решил Люсьен, — то, может быть, я не упаду, не выроню шпагу, не лишусь чувств».
— Месье де Кретьен, — прошептал Ив, — вам плохо?
— Не трогайте меня, пожалуйста.
— Вы так побледнели.
— Это модно, — откликнулся Люсьен.
Ив замолчал, и Люсьен испытывал к нему за это благодарность. Вдоль его спины бушевало пламя, жестокое, неумолимое, страшнее любой муки. Если бы его пытали, он мог бы отречься от своих убеждений, признаться в несовершенном преступлении или принять любую религию, и пытку прекратили бы. Но когда столь коварно предавало его тело, ничто: ни вино, ни водка, ни чувственные наслаждения — не могло умерить боль.
Кавалькада медленно двинулась в сторону Версаля, мимо Большого канала, мимо фонтана Аполлона, по Зеленому ковру, унося русалку во дворец.
Люсьен достаточно пришел в себя, чтобы осознать, что означает выбор этого маршрута. Он не мог видеть лица Мари-Жозеф, но отдавал себе отчет в том, что и она это понимает.
«Выходит, — подумал Люсьен, — его величество вознамерился лишить русалку жизни».
Процессия остановилась у северного крыла дворца. Ив спешился и, не чувствуя онемевшего тела, обошел свою лошадь. Люсьен схватился за гриву своей упряжной лошади и соскользнул на землю, прежде чем Ив успел до него доковылять. Люсьен тяжело оперся на трость, с трудом переводя дыхание.