Луна, луна, скройся!
Шрифт:
— Ради Святой Матери, дай мне воду!
Я огрызаюсь:
— Сама возьми.
— Дура ты малолетняя, — беззлобно отвечает «волчица». — Нам сейчас надо вместе держаться. Подраться мы и на свободе успеем. Но если нам удастся убежать, то, скорее всего, только вдвоём. Давай сюда воду.
Я пою её, подавляя желание посильнее наклонить кружку и посмотреть, не захлебнётся ли она. Вряд ли меня за это убьют, но сделать заточение ещё хуже могут запросто. Иногда, например, тюремщики пытают заключённых. И насилуют — меня даже передёргивает.
Влив в Люцию аж две кружки разом, я отхожу к подносу и съедаю свой омлет, разрывая его пальцами на куски, которые обмакиваю в подсоленную
Подумав, я помогаю Люции вылезти из ящика и подвожу её к подносу. Она ест очень медленно, поднося ко рту крохотные кусочки омлета — они мелко дрожат в её пальцах.
Подкрепившись, Люция сама уползает в туалет. Возится там очень долго. Да, ей же приходится скованными и всё ещё дрожащими руками снимать подгузник. Когда она, наконец, появлется, трейлер вдруг заводится и трогается с места. Вскрикнув, Люция падает на пол; я сама еле удерживаюсь в положении сидя. Заглядывает женщина, хватает поднос и снова захлопывает дверь. Я чувствую себя клиентом старинной психиатрической клиники. Только смирительной рубашки не хватает. Остро мучает ощущение информационного голода, просто настоящая ломка. В нашем отсеке всё совершенно белое, и, когда в окнах начинают мелькать зелёные листья, я жадно на них смотрю — словно кино.
— На тебе тоже ремень с бляхой? — спрашивает Люция.
— Угу.
— Когда остановимся, снимем их друг с друга.
— Мы же без белья!
— Ну и что? Мы, вроде бы, одного пола. Чего стыдиться? Мне пряжкой живот натёрло. Меня это занимает больше твоего «бабьего куста».
Удивительно, но наших тюремщиков как будто совсем не интересует, что мы строим заговоры на неизвестном им языке. По-моему, их вообще ничего не интересует, кроме сохранности «объектов».
— Когда мы отсюда выберемся, я тебя вызову на поединок, — сообщаю я Люции.
— Ладушки. А пока думай о том, как мы отсюда выберемся. Именно таков приоритет задач, стоящих на повестке дня, — последнюю фразу она произнесла по-немецки, явственно при этом подражая манере говорить Ловаша Батори.
— Включи в список посещение бани, — советую я. — У меня, кажется, на голове скоро вши самозародятся.
— Это будет новое слово в истории паразитологии, — фыркает Шерифович. На этом наш диалог сам собой иссякает. Обычно говорливую Люцию очевидно мучает головная боль, да и мне таблетки не сильно помогают в этом плане.
Небо за окошками постепенно темнеет.
Из-за головной боли мне снится всякая дрянь. Проснувшись, я чувствую себя не просто слабой — разбитой. За окнами всё ещё — или уже снова — темно, и в отсеке тоже. Трейлер стоит.
— Люция, ты спишь? — зову я.
— Уже минут пять, как нет. А что?
— Знаешь, я ведь тебя почти поймала.
— … сказала мышка в когтях у кошки, — слабо усмехнулась «волчица». — Тебя расстановка сил в ресторане не смущала?
— Нет. У окон и дверей стояли солдаты, приведённые Тотом. Правой рукой императора Батори.
Люция обдумывает эту весть.
— В любом случае, тебе просто повезло наткнуться на моих парней и одурачить их. Иначе искала бы ты до второго пришествия.
— Да ну? Мне казалось, что найти вампира, который признает, что его заставили поклясться на крови кое в чём, не так трудно. Теперь упыри не скрываются.
— Догадливая! Только знаешь, сколько кровососов обитает в Будапеште? Так что если не до второго пришествия искала бы, то до морковкиного заговения.
Трейлер поставили под деревом, и ветки неприятно шебуршат по стеклу и крышам, вызывая в памяти
— А у тебя в банде и правда было двенадцать «волков»?
— Сначала было семеро. Потом к нам стали примыкать другие «волки». И люди. Ещё немного, и мы бы сбросили волосатую задницу твоего императора с кресла.
— Почему же тогда все говорили, что двенадцать?
— А это я запустила «утку» в сеть для красивых ассоциаций. Есть такая штука, Лиляна. Называется — информационная война. Кто выиграл её… тот выиграл половину боя. Люди не готовы любить «волков». Но «волки» — убийцы упырей, а жить с упырями люди не готовы ещё больше. Просто пока это не осознали в полной мере. Это же противоестественно — подчиняться ходячим мертвецам, быть их дойным стадом! Рано или поздно народ бы стал бунтовать. Я предпочла, чтобы это было рано. А для этого людям надо придать импульс. Как говорится, пока ёжика не пнёшь — он не полетит. Я сделала ставку сразу на двух лошадок: на пробуждение нормальной, здоровой человеческой ненависти к этой нечисти, и на террор, как бы грубо это ни звучало. Чёрт, и у меня ведь почти получилось, признайся! Не понимаю, каким чудом ты осталась в живых. Но именно чудом.
— Когда я теряю сознание, у меня дыхание пресекается. Так что я не захлебнулась, а потом меня просто вытолкнуло на поверхность. И всё.
— Всё, да? Ну-ну. Неважно. Когда имперская служба безопасности взбунтуется в открытую, тебя всё равно прикончат. Ничего личного, просто ты теперь хранишь смерть императора.
— Что значит «в открытую»?!
— Пока они просто саботируют, исполняя задания только для галочки, спустя рукава.
— Откуда ты знаешь? У тебя там свой человек?
— Пока нет, хотя надо бы. Но, во-первых, это и так видно — не думаю, что нас трудно было бы найти и повязать, если бы ИСБ действительно к этому стремилась. А во-вторых, неизвестный доброжелатель, который рассказал нам, где будет проезжать машина императора, так сказать, инкогнито в один прекрасный вечер, очевидно из «безопасников». Больше некому.
— Почему они тогда сами не убили меня прямо во дворце? Сначала меня, а потом Батори?
— Хотели остаться при чистых руках. Такое бывает. Нет больших лицемеров, чем закулисные убийцы.
— Да ну, чушь! Знаешь, что я тебе скажу? Информацию о том, как можно разом прихлопнуть нас обоих, тебе передал кто-то, кто не может убить императора по чисто физиологическим причинам. Другой вампир. Ты сотрудничала с упырями и в интересах упырей, просто оппозиционных к власти. И все дела.
Люция отвечает не сразу. Когда она вновь заговаривает, голос её резок:
— Раз ты такая умная и прозорливая, скажи мне, дорогая, как так получилось, что нас попытались повязать солдаты Тота, а кукуем мы вовсе не в имперских застенках, а?
Это хороший вопрос. Действительно хороший вопрос. Я решаю, что пока не хочу на него отвечать.
Чего мне действительно жалко, это серёжек. Маленькие колечки, украшенные цепочкой из крохотных и, судя по блеску, огранённых бриллиантов по всей окружности — микроскопические камушки мерцали, когда я поворачивала голову. Их мне продел в уши Ловаш, когда я ещё жила во дворце. Наверное, в честь Рождества. Или Дня всех влюблённых. Почему нет? Надо будет его спросить при встрече. Эти серёжки пережили со мной терракт и заплыв вниз по реке. Теперь они исчезли. Наверное, дырочки в мочках быстро зарастут, я всё же «волчица». Придётся прокалывать по-новой.