Луна, луна, скройся!

Мазикина Лилит Михайловна

— Мечта о мире в Венской Империи, например. Общие испытания. Обряд. Лилянка — «ручной белый волк» императора Батори, в конце концов.

— Испытания? Можно подробнее? Мне кажется, это будет хорошо для поэмы.

Я разрываюсь между побуждением послать его и желанием наконец-то поделиться с кем-нибудь пережитым. Когда к последнему присоединяется мысль о том, как недурно будет оставить о себе память не только в идиотских статейках, но и, ради разнообразия, в героической поэме, я вздыхаю и завожу рассказ. Примерно с того места, когда я попыталась заколоть будущего императора себе на колбасу. Конечно, я многое упускаю и сокращаю — к чему благодарным потомкам

знать о том, как нелепо начался наш с Ловашем разговор под окном дядиного дома, или о том, как Кристо переспал с Язмин? Соль же не в этом! К концу рассказа я так увлекаюсь, что забываю говорить о себе в третьем лице — по счастью, Лико тоже увлечён и не обращает на это никакого внимания.

— Ну вот, а когда обряд закончился, Лилиана стала «ручным белым волком», — закругляюсь я наконец.

— Хранителем смерти императора…

— Чего?

— Ведь он почти неуязвим, пока она жива. Его оберегает сама удача, таково одно из свойств Сердца. Значит, «волчица» хранит его смерть.

Лико вертит головой, пока не находит какую-то тетрадь и ручку, и торопливо пишет на открывшейся странице: lacustodiadesumuerte. [47]

— Надо только чем-нибудь заменить «волчицу», — говорит он. — Очень неблагозвучно.

47

(исп.) хранительница его смерти

— Почему это?!

— В романских языках таким словом обозначают нехорошую профессию.

— Ну, вы извращенцы! Какая связь между этой профессией и благородным зверем?

Но вампир меня не слушает.

— «Лика», — говорит он. — «Lica» suenamuybien. El idioma griego es siempre noble. [48]

Прежде, чем его разум окончательно покинул наш мир ради высших эмпирей, я дёргаю вампира за рукав:

— Мужик, слышь, раз ты такой сегодня добрый, дай денег!

48

(исп.) «Лика» звучит хорошо. Греческий язык — это всегда благородно.

— В куртке в прихожей, — не поднимая глаз от тетради, бормочет аргентинец. — Во внутреннем кармане бумажник. Una chica gitana, el pelo de plata, una lica urbana, un boton… [49]

М-да, это не Лорка. Судя по ритму, скорее, что-то вроде Йозефа Кайнара: [50] трампам-трампарам-трампарам-трампарам-пам!

Я беру из бумажника примерно половину вампирского капитала и покидаю апартман, аккуратно прикрыв за собой дверь. Мне ещё надо где-то отоспаться перед охотой. В хатке у чужого упыря как-то не очень хочется, тем более что он очень уж странный.

49

(исп.) цыганская девушка, волосы из серебра, городская «лика», бутон…

50

Йозеф Кайнар — чешский детский поэт

Примерно через час поисков по дворам незакрытых подвальных окон мне изменяет удача. Я напарываюсь

сразу на троих «волков». Все примерно мои ровесники. Сначала они просто ходят за мной, так что мне приходится оглядывать окошки незаметно и шагать с целеустремлённым видом, не сильно петляя. Но в темноте арки одного из проходных дворов парни в два прыжка сокращают расстояние между нами и прижимают меня к стене. В самом буквальном смысле: схватив за руки, придавливают их к кирпичной кладке.

— Эй! Я позову полицию! — не очень уверенно угрожаю я, чувствуя, как разом ослабли колени.

— А мне почему-то кажется, что ты не меньше нашего не хочешь с ней связываться… госпожа «ручной волк», — усмехается тот из «волков», что не держит меня.

— Какого чёрта!

Он поднимает мне чёлку:

— С этим носом ты ещё, чего доброго, примешь отпираться, что тебя зовут Лилиана Хорват?

— Вот и буду! Меня зовут Шимшир Байрамович, я подданная Королевства Югославии! Немедленно отпустите меня, или я закричу! — чёрт, ну почему выходит так фальшиво? Я стараюсь компенсировать деланные интонации грозным взглядом.

— Может быть, ты будешь отрицать и то, что у тебя на шее сейчас два ошейника? — «волк», улыбаясь, начинает дёргать застёжки над моим горлом, да так грубо, что я чуть не задыхаюсь. Наконец, полоска кожи повисает в его пальцах, и сразу за тем я вижу, как вытягивается, глупея, его лицо.

— Это, по ходу, не она, — подаёт голос парень, удерживающий мою левую руку. Я не совсем понимаю, что происходит, но спешу укрепить свои позиции:

— Сожри вас многорогий, меня зовут Шимшир, и если всё это вы затеяли, чтобы обесчестить меня под идиотским предлогом, то крест могу целовать, что за меня есть кому посчитаться! У меня четыре брата и двое дядей!

— Прости, сестра, — смиренно говорит «волк» с моим ошейником в руках. Его приятели отпускают мне руки, и я могу отлепиться от стенки. — Мы обознались из-за этой штуки у тебя на шее. Не стоит её носить в нашем городе.

— Я говорил, это не она, слишком белобрысая, — это парень, державший мою правую руку.

— Марийка теперь тоже слишком белобрысая, — возражает ему вожак.

— У Марийки видно, что обесцвеченная, потому что цвет ровный. А здесь живой, с оттенками. У меня сестра парикмахер, я такие дела вижу.

— Ничего не понимаю, что происходит в этом чёртовом городе? Мало того, что трон под задницей кровососа, так ещё и «волки» охотятся друг на друга! Если, конечно, это была не идиотская шутка, — я выжидательно гляжу на вожака, но тот только пожимает плечами:

— Это местные дела, сестра. Мы не можем болтать о них на улице.

— Упырские прихвостни, — бурчу я, разворачиваясь, чтобы пойти своей дорогой.

— Подожди! — говорит вожак мне в спину. — Приходи сегодня вечером в «Фехер кирай».

— Мать свою туда приглашай! Я честная девушка, и у меня есть жених!

— Считай, что тебя пригласила Люция Шерифович.

Я останавливаюсь:

— Да ну? Побожись!

Вожак торжественно целует крест и произносит цыганскую клятву. Я только головой качаю:

— Ну, дела… Но смотри, на случай, если ты решишь превратить эту встречу в свиданку, я с собой возьму брата!

Вожак умиротворяюще поднимает руки, и я, метнув в него ещё один грозный взгляд, гордо удаляюсь.

Сожри меня многорогий, чуть не умерла на месте. Кто мог подумать, что эта штуковина умеет перемещаться по телу? Я только сейчас наконец почувствовала её — прохладные звенья широким браслетом, почти гладиаторским наручем, обвили мою правую руку.