Луна предателя
Шрифт:
— Чем больше я смотрю на ауренфэйе, — ответила Бека, — тем больше удивляюсь их готовности рисковать жизнью в войне за рубежами страны.
— Не все на это пойдут, — согласился Саабан. — Но есть и такие, кто предпочтет сражаться с пленимарцами сейчас, а не отбиваться от них и зенгати на собственной земле.
— Нам нужна вся помощь, которую только мы сможем получить, — сказала Клиа. — Сейчас же давайте не будем допускать сюда тьму и поговорим о более приятных вещах.
Время шло, тураб лился рекой, и разговор постепенно
«Все дело в глазах», — подумал Алек. Во взглядах старших ауренфэйе читался покой, словно опыт и мудрость, обретенные за долгую жизнь, оставили свой след — тот самый, что пока еще не был заметен в Ките. Впрочем, Серегил… Его глаза казались старше юного лица, как будто ему пришлось увидеть слишком многое и слишком рано.
«Так оно и было — даже за то время, что я с ним знаком», — размышлял Алек. Когда они встретились, его друг уже прожил годы, отведенные обычному человеку, и на его глазах целое поколение постарело и стало умирать. Серегил уже составил себе репутацию в Скале, когда долгое детство его ровесников на родине еще продолжалось. Глядя на него сейчас, окруженного людьми его народа, Алек впервые по-настоящему понял, как молод его друг. Что же видят в Серегиле ауренфэйе? «Или во мне?»
Серегил рассмеялся, откинув голову, и на мгновение стал выглядеть не менее невинным, чем Кита. На это было приятно смотреть, но Алек не смог прогнать мрачную мысль: таким его друг был бы, если бы никогда не попал в Скалу…
— Ты серьезен, как сова Ауры, и столь же молчалив, — обратилась к Алеку Мидри, садясь рядом с юношей и беря его за руку.
— Я все еще пытаюсь поверить, что я и в самом деле здесь, — ответил он.
— Я тоже, — призналась Мидри, и неожиданная теплая улыбка смягчила ее строгие черты.
— Может ли приговор об изгнании быть когда-нибудь отменен? — тихо спросил Алек. Мидри вздохнула.
— Иногда это случается — особенно когда осужденный так молод. Однако для начала рассмотрения нужно прошение от кирнари клана Хаман, а на это мало надежды. Хаманцы — благородный народ, но горды до того, что становятся мизантропами. Старый Назиен — не исключение. Он все еще оплакивает своего внука, и возвращение Серегила — для него оскорбление.
— Клянусь Светом, что за серьезная пара! —
— Разве? — вызывающе откликнулась Мидри. — Скажи мне, Алек, Серегил еще не разучился петь?
— Он поет не хуже любого барда, — ответил Алек, лукаво подмигивая Серегилу.
— Спой нам, тали, — обратилась к брату Адриэль, услышавшая разговор. По ее знаку слуга принес и вручил Серегилу что-то большое и плоское, завернутое в узорчатый шелк.
Тот с улыбкой предвкушения развернул материю. Внутри оказалась арфа из любовно отполированного темного дерева.
— Мы хранили ее для тебя все эти годы, — сказала Мидри. Серегил прижал арфу к груди и пробежал пальцами по струнам.
Он заиграл простую мелодию, звуки которой вызвали слезы на глаза его сестер, потом перешел к другой, более сложной. Пальцы Серегила летали по струнам: даже пьяный и давно не практиковавшийся, играл он прекрасно.
Потом, сделав паузу, Серегил запел ту самую жалобу изгнанника, которую Алек слышал от него в тот раз, когда друг впервые заговорил с ним об Ауренене.
Любовь моя облачена в наряд из листьев зеленый. Венчает светлая луна ее драгоценной короной. Живым серебром ожерелья звенят, даруя душе утешенье, И ясное небо в ее зеркалах видит свое отраженье.
О, доведется ли еще мне блуждать под листьев зеленой сенью, В серебряном свете луны внимать серебряных струй пенью! Судьба, что доселе хранила меня, дарует ли мне благодать Ступить вновь на милые те берега, взглянуть на зеркальную гладь?
— Да, это голос барда, — сказал Саабан, вытирая глаза рукавом. — Ты обладаешь такой властью над нашими чувствами! Надеюсь, тебе известны и более веселые напевы.
— Таких немало, — ответил Серегил. — Алек, сыграй-ка нам «Красив мой любимый»!
Ауренфэйе очень понравилась скаланская песня, и тут же, словно сговорившись, они извлекли откуда-то собственные инструменты.
— Где Уриен? — поинтересовался Серегил и стал, прищурившись, высматривать его в саду среди солдат. — Эй, кто-нибудь, дайте парню лютню!
Ургажи только этого и надо было. Друзья чуть ли не силой вытащили смущающегося музыканта на возвышение и стали наперебой требовать от него любимых баллад, словно оказались не на торжественном пиру, а в придорожной таверне.
— Не посрами чести декурии, конник! — с шутливой строгостью приказала ему Меркаль.
Уриен, закаленный ветеран в свои неполные восемнадцать лет, взял лютню у кого-то из ауренфэйе и с восхищением провел рукой по закругленному корпусу.
— Баллада в честь нашей турмы Ургажи, — провозгласил он, беря первый аккорд. — Впрочем, все это произошло еще до того, как я в нее вступил.
Демоны-волки, зовут нас враги, — такими мы стали давно. Ведет нас чумная звезда, и врагам погибель найти суждено.