Луна в ущельях
Шрифт:
— Они еще не побывали в камералке, но верьте моему глазу — не менее тридцати процентов содержания. Богаче даже известных Вятско-Камских месторождений.
Вербин взял один из образцов, покачал в руке и без всякого энтузиазма положил назад. Голос его был сдержан и сух:
— Хорошо, оставьте свои соображения здесь. И можете быть свободны. Можете уехать совсем. Не задерживаю.
— Я не особенно тороплюсь, Герман Алексеевич. — Стырне усмехнулся и положил перед начальником исписанные крупным четким почерком листы, понимая, что обрывает последний шанс на переезд в Москву. — С вашего разрешения, я
— Но у вас могут возникнуть неприятности в местном управлении, и тогда уж я ничего не смогу для вас сделать.
— Даже в местном управлении? А собирались пригласить в министерство, — с веселым бесстрашием сказал Стырне, наблюдая, как Вербин укладывает подальше в сейф его докладную.
— Собирался, но передумал, — в упор ответил Вербин, захлопывая сейф. — С вашим молодым энтузиазмом полезнее всего именно в поле работать.
— Меня, дорогой товарищ, полем не испугаешь. И в пятьдесят не стыдно поработать в поле. А вот вас, Герман Алексеевич, и арканом не вытащишь туда. Вас не стащишь с насиженного места. Это точно.
Он поднялся, неторопливо застегнул ремни на портфеле и пошел к выходу. Дверь с ярко начищенной фигурной бронзовой ручкой сухо щелкнула.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Мороз заковал в ледяную броню реку. Снег обильно засыпал окружающие город сопки, долины, тайгу. Было много метелей. Ветер часто гонял по улицам города этот предательский дымок, без которого не обходится ни одна пурга на свете. Зазевавшись, мальчишки потом долго оттирали щеки, а ветер опять бросал им в лица пригоршни слежавшегося колючего снега. В январе метель разыгралась в полную силу и продолжалась трое суток. Улицы замело, снегоочистительные машины и бульдозеры не успевали пробивать проходы автобусам. Целый день легковые машины не ходили совсем. На иных перекрестках, к великому удовольствию мальчишек, сугробы поднялись чуть не до проводов.
Забросив на плечо синий с белой каемкой спортивный баул, Дина в канареечном лыжном костюме и шерстяном берете ходко шла на лыжах по обочине улицы. Она спешила в больницу, в мешке было все теплое для Вадима — мохнатый серый свитер, шерстяные носки, которые она связала сама, отличный белый шарф и новая меховая шапка пирожком.
Когда отец сообщил из Москвы, что уже разговаривал в онкологическом институте, она исподволь стала готовить Вадима в Москву. С каждым разом разговаривать с ним было все труднее. По-видимому, он догадывался, что серьезно болен, однако ей не признавался.
Чудесно, как в сказке, несмотря на больничную обстановку, встретили они Новый год. Близко к двенадцати пили из термоса горячий чай с шоколадными конфетами, выпили по рюмке принесенного ею украдкой вина, читали вместе новогодние открытки и телеграммы, слушали радио, приникнув ушами к одной паре наушников.
Больничный режим в эту ночь кое-где был нарушен. Ходячие больные раздобыли вина и поделились, как могли, с лежачими. Всполошившийся персонал носился по коридорам, наводя порядок, и все-таки по закоулкам больницы разные голоса снова и снова приглушенно тянули «Подмосковные вечера», и Дина думала, что
— Это ему зачем? Ведь он еще не едет, — недовольно сказал Лебедь, увидев содержимое принесенного Диной спортивного баула.
— Он примерит и будет знать, что у него все есть. А то ничего не успел купить сам.
Они сидели в ординаторской на покрытом простыней узком топчане, на какой обычно кладут больных во время осмотра. Здесь никого, кроме них, не было, и они разговаривали с той небрежной шутливостью, какая установилась в их отношениях с первого дня знакомства. А познакомились они так. Она стояла в очереди за билетом в кино, и, когда она была уже близко от кассы, к ней протолкнулся хорошо одетый молодой человек и, сунув в руку холодный металлический полтинник, попросил купить ему билет. Это было так неожиданно, что она ничего не успела сообразить и машинально купила два билета. Места, как водится, оказались рядом. С этого знакомство и началось.
— Знаешь, Динка, мне иногда бывает чертовски трудно с тобой разговаривать, — сказал он.
— Почему?
— Черт тебя знает, — он сердито сдвинул густые черные брови, — то ты нормальная девчонка, то выламываешься, как переспелая поэтесса, не успевшая выйти замуж:
— Чем именно я тебе досадила?
— Просто трудно бывает с тобой найти нужный тон. Вот и приходится говорить одно, думать другое, делать третье. Тебе я говорю: «Вадим Сырцов будет жить!», а про себя уныло гадаю: «Протянет ли до лета?» В то же время прописываю ему курс лечения на сто лет жизни. Зачем ты хочешь везти его в Москву?
— Элементарно, — с усилием сказала Дина. — Там профессора, академики. Надо испробовать все средства.
— «Академики»! — передразнил Лебедь. — Там, конечно, к услугам дураков и аллопаты, и гомеопаты, и прочие разные колдуны. А что толку? Если у природы в данном месте образовалась брешь, — ничем не заделаешь. «Напрасны ваши совершенства», как говорится. Возьмем для примера Николая Островского. Как тяжело все переживали его болезнь. Андре Жид плач поднял на всю Европу. А спасти не удалось.
— Замолчи! Ты приводишь те примеры, которые тебе выгодны. А сколько случаев, когда воля к жизни в конце концов побеждала. Возьми четверку наших ребят во главе с Зиганшиным. Их носило по океану сорок девять дней, и они победили.
— Сравнила! У них было хоть крошечное, но надежное судно, и они были здоровы. Здесь этот случай совсем ни к селу ни к городу.
Дина отошла к окну. Лебедь невольно задержался взглядом на ее фигуре, но, заметив, что затененное со двора высоким ящиком окно отражает, как зеркало, быстро отвел глаза и, закуривая, задул огонек спички тонкой струйкой дыма.
— Ты мне все-таки растолкуй... как могло это случиться,— глухо попросила Дина.
— Щербинка в зубе. По ней, как судебные медики по отверстию от пули, я нарисовал полную картину. Вместе с пищей он наглотался, видать, порядочно и давно крупиц урановой смолки, дробя ее зубами, как жерновами. А уран, соединяясь с фосфором костей, образует нерастворимые соединения, которые, в свою очередь, расправляются с кроветворной системой, как колорадский жук с картофельной ботвой. Правда, это не столь изящное сравнение...