Лунная походка
Шрифт:
– Да так.
Принц Чича
Часть I
Как-то старший сын соседского деда Афанасия, пообедав у матушки, пригласил меня покататься с ним на грузовике, и я, так как поблизости бабушки моей не было – она разговаривала с соседками через два дома, сидя на лавочке, а предложение было просто головокружительным, – вскарабкался к Гене на сиденье, бабушка всплеснула руками, и мы помчались, резко сорвавшись с места. Вот наш поселок замелькал скворечниками, всполошенными курами, пацанами, завистливо глядящими нам вслед и сладко вдыхающими бензиновый аромат; разлапистые тополя, расцветшие
Мы обогнали «Победу», и я показал пацану в очках язык, а он обиженно отвернулся. Скатились с берега и остановились у переливающейся светом речки, чтоб зачерпнуть резиновым ведром воды – я уже разбирался в технике – чтоб залить в карбюратор. И дальше, дальше, дорога сменилась пыльной, мы стали под экскаватор и нас загрузили: наша машина, я ошибся, что поделаешь, самосвал, и загруженная перла теперь совсем не так. У киоска Гена остановился и, хлопнув дверцей, пошел, я сидел у приоткрытого окна и пялился в лужи с перемигивающимися бликами, Гена принес бутылку малиновой газировки и пирожки в промасленной бумаге, пирожки оказались с ненавистной квашеной капустой, их очень любила бабушка и пичкала меня ими, когда ходили мы с ней, например, в переполненную церковь, где я ничего не видел, кроме спин дядек и теток, вплотную стоящих, и поблескивающих одеяниями священников, лишь изредка виднеющихся из-за толпы. Не подав виду, я мужественно съел пирожок и постарался осушить бутылку, от газировки щипало в носу, наворачивались слезы, она отрыгивалась, пенилась, вкуснотища жуткая! Но в машине трясло, и я, так и не одолев ее, облился немного, передал Гене, тот вмиг выпил и выбросил пустую в кусты.
Потом я оказался на коленях у одетой во все светлое, яркое, праздничное, весело смеющейся девушки, от которой пахло красивыми духами и еще чем-то, чем пахло от мамы, приходящей с работы, где она точила катушки, которых у меня была вязанка, текстолит, как я узнал позже. Как бублики. Бублики! Я ничего не знал вкуснее, заходишь в магазин – запах сказочный, они висят розовые, с маком, с ванилью, желтые, слюнки текут.
Девушка непрестанно улыбалась Гене, а Гена, со сдвинутыми бровями, курил, смотрел вперед, жал на газ, иногда оборачивался и тоже улыбался ей, блестя стальными фиксами по бокам рта. Нас то и дело подкидывало, и я со смущением чувствовал своей спиной ее мягкие и упругие груди. Затем зарулили на новостройку, девушка подхватила меня, и мы оказались в комнате, поразившей обилием света: здесь все было свежевыбелено, свет лез, как сено, пучками и устилал пол, отдающий масляной краской, такие широкие окна, такие рамы, не то что в нашем домике со ставнями.
Ночью от непривычной обстановки я разрыдался, девушка в розовой комбинации с кружевами и просвечивающими белыми в голубой горох трусиками напоила меня чаем, посадив к себе на колени, угощала блинами, макая их в сгущенку. Из прихожей несло Гениной спецовкой, пропахшей соляркой.
Во сне мне приснился медведь, и я опять проснулся и заревел от того, что мама, и папа, и бабушка далеко, а я здесь один, а они – Гена и Даша – скрипят кроватью в полосах лунного света, и страшно в темноте. Мы снова сидели с Дашей на кухне, она ничуть не показывала вида, что я их умаял, от нее пахло уже не одними духами, но и бензиновым Геной, она кормила меня арбузом, елы-палы, поливая его медом, смотри не описайся, горшок под кроватью, да что я, маленький что ли. Она читала мне сказку по откуда-то взявшейся книжке с картинками про Машу и медведя, а я объедался арбузом, прижимался к ее теплой груди, мне нравилась Даша, почти как моя мама. Проснувшись, я нашарил под кроватью горшок пожурчал, тихо закрыл крышкой и хотел было уже лечь спать, но в тишине бродили полосы лунного света, раскатившись по полу, по спавшим Гене и Даше в обнимку со сползшим одеялом, и я бродил по кажущимся мягкими и живыми полосам лунного света. Потом мое внимание приковал то ли игрушечный, то ли настоящий мальчик – принц с чалмой на голове и пером, и острыми башмачками, он сидел и смотрел на меня с буфета, как живой, в шелковых шароварах. Он сказал:
– Не бойся, пойдем со мной, там нам будет
Спрыгнув бесшумно с буфета, тихо открыл дверцу, чуть скрипнувшую, и широким жестом пригласил меня следовать за собой! Там мерцал потайной ход; чтоб войти за ним, надо было нагнуться, потом открывался широкий темный коридор, освещенный свечами в руках у слуг, каждый раз кланяющихся нам. На троне, к которому мы подошли, сидела девочка с пышными бантами, с руки на руку она перекидывала легкий, словно воздушный, шар, наполненный плавающими в нем сверкающими рыбками и звездами, судя по всему, он был мягкий, и мне захотелось тоже с ним поиграть.
– А можно я тоже, мне хочется поиграть, как вы?
– Пожалуйста, мальчик, но у вас вряд ли выйдет.
И действительно, стоило мне попробовать прикоснуться к податливой поверхности предложенного мне шара, как он вмиг рассыпался на мелкие брызги, и рыбки застучали хвостиками об пол. Принц улыбнулся и своим скипетром коснулся лужи брызг, раскатившейся под ноги, и все брызги, как намагниченные, словно шарики ртути, скатились в один переливающийся и точно переполняющий сам себя шар. Шар подскочил опять, как надувной, до потолка, где пищали птицы, пару раз отскочил от стен и снова очутился в руках у девочки с пышными белыми бантами. Она протянула мне, словно утешительный приз, взяв с поднесенного слугой блюдечка, переливающееся всеми цветами радуги эскимо, которое я откусил, но не почувствовал привычного холода во рту; должно быть у меня был глупый вид, в зеркале, стоящем сбоку, девочка и принц улыбались, глядя на меня, а я замер с открытым ртом, из которого светился кусочек радужного эскимо. Девочка захлопала в ладоши и звонко воскликнула: «Чича! Чича!»
С потолка по свесившейся лиане спустилась лохматая, большая, но совсем не страшная обезьяна с забавными большими глазами.
– Не бойтесь, мальчик, ничего худого она вам не сделает.
– Да я и не боюсь, – смело заявил я, погладив обезьяну по пушистой шерсти.
– Вот и отлично. Чича, проводи мальчика до их папы. Мальчик, садитесь на нее, только держитесь крепче, когда вам покажется страшно – закройте глаза и прижмитесь к ней сильнее. Чича наш друг. Ну же, вперед, – скомандовала девочка, указывая направление своей девчоночьей рукой с тонким браслетиком на запястье из разноцветных бусинок. Я схватился за шерсть обезьяны одной рукой и обнял ее ногами, в другой руке держа эскимо, как фонарик. Я оглянулся на принца и девочку с бантами и сердце мое сжалось от грустной, как мне показалось, улыбки девочки, мне на прощанье. Очень, очень красивой девочки, грустной улыбки, но совсем, совсем не безнадежной.
– Прощай, принц, прощайте, прекрасная девочка.
– Адьё!
И они помахали мне на прощанье рукой, девочка послала мне воздушный поцелуй, я было тоже ответил ей, но руки мои были заняты. Мы снялись с места, обезьяна мягкими, крупными прыжками помчалась по стенам, поднимаясь все выше и выше, как мотогонщик в цирке, пока не открылось небо в алмазах звезд, и мы выскользнули из комнаты, оставив девочку с лицом, казалось, на всю жизнь мне запомнившимся, и это было так на самом деле. Мы вылетели в ночной город, с нами летела стая щебечущих птиц, а город с фонарями, мостом, серебрящейся рекой медленно поплыл внизу.
Мы огибали остроконечную башню, где на маленьком балкончике сидел на табуретке старичок с трубкой, дымящей кольцами дыма, в руках его была книга, и когда мы поравнялись с ним, она сама собой открылась на нужной странице, и старичок, поправив очки на носу, прочел: «И будет так, что ты будешь виноват, но вина твоя будет согревать тебя в дни ненастья». Книга захлопнулась, он помахал нам дымящейся трубкой.
И мы пошли курсом вдоль длинного ряда окон высотного дома, некоторые из окон были раскрыты, зажжен свет, и я видел: дети спали, а взрослые что-то приглушенно и возбужденно говорили друг другу, перекладывая чашки, тарелки, вешая галстуки и чулки на спинки стульев, платья, рубашки, костюмы на вешалки, то открывая, то снова запирая шифоньеры, комоды, откуда то и дело летела моль, которую они ловили, хлопая в ладоши и шикая друг на друга, указывая на детей, подсыпали нафталин в кулечки, рассовывая по углам и чихая…
Прямо передо мной возник мальчик с натянутой рогаткой, нацеленной в упор, я его узнал, это был Петька – двоечник и второгодник, пацаны его боялись, потому что он где-то на химвоенскладе стибрил чего-то такого, что летело из рогатки, горело и взрывалось, так что не слишком-то приятно мне светило прямо в лоб, я зажмурился – бабах! тарарах!..
Я открыл глаза, передо мной стоял мой папа, он помог мне слезть с машины. Папа повел меня молча, что не предвещало ничего хорошего.
– Ты почему не сказал бабушке, что поехал с Геной, мы тебя потеряли, ты будешь наказан.