Лунное сердце
Шрифт:
И вдруг Пэквуджи испугался. Он почувствовал, что лезет, куда не следует. Ему представилось, что будет, если о его кознях узнает олень, и он замер от страха. Если дед Талиесина может быть так же суров, как здешние Лесные Цари…
– Спроси у него сама, – посоветовал он. – Спроси у барда про испытания. А потом поговорим.
Пэквуджи прижал кулаки к бокам и стал выбираться из ее сна. Образ Сары начал расплываться. Странная обстановка, в которую его привел ее сон, вдруг затянулась туманом, и все растаяло.
– Пэквуджи! – донесся до него издалека голос Сары.
Малыш не стал вслушиваться. Он
…проснулась в холодном поту.
Она быстро села, сердце у нее колотилось, как бывает, когда неожиданно просыпаешься в незнакомом месте и не можешь сообразить, как ты сюда попал. Но тут же она увидела спящего рядом Талиесина, ее охватил покой, которым дышали стены башни, покой, пропитавший камни, этот покой сотворили чары Талиесина и Мэй-ис-хюр, и Сара снова легла.
«Приснилось», – подумала она и теснее прижалась к теплому боку Талиесина. Он шевельнулся и обнял ее, так что все страхи исчезли. «Просто приснилось».
Утром, нарядившись в доходившую ей ниже коленей рубаху, которую она одолжила у Хагана, Сара весело напевала. Солнце уже поднялось высоко, когда, держа в охапке свои джинсы и майку, она спускалась к пруду, питавшемуся из источника. Пруд, как объяснила ей Мэй-ис-хюр, служил им всем и ванной, и прачечной. Талиесин, раскинувшись на шкурах и одеялах, все еще спал у очага.
Сару сопровождал Хов. Когда они спустились к пруду, он улегся на краю скалы и с таким выражением наблюдал, как Сара осторожно пробует воду рукой, будто это его забавляло. Вода оказалась холодной. Сара стащила с себя рубаху Хагана, бросила в пруд свою одежду и, сжав зубы, предчувствуя, какой это будет ужасный холод, погрузилась в пруд сама. Ледяная вода обожгла ее. Холод оказался еще страшней, чем она воображала. Глаза ело от белого древесного мыла, которое дала ей Мэй-ис-хюр, и волосы никак не промывались. Потом, стуча зубами, Сара терла свою одежду о гладкую поверхность утеса, пока не почувствовала, что посинела. Когда холод стал просто невыносимым, Сара вылезла на берег, накинула рубаху и принялась бегать и прыгать, пока от солнца и быстрых движений не согрелась так, что смогла продолжить стирку.
Она уже выжимала белье, когда к пруду подошла Мэй-ис-хюр. В это утро высокая индианка надела на себя платье из темной замши. Длинные волосы были заплетены в косу, спускавшуюся вдоль спины.
– Ну, как вода? – спросила она.
– Ужас, какая холодная, – сморщилась Сара.
– Зимой мы наполняем теплой водой бочку у башни, – сказала Мэй-ис-хюр. – Только надо спешить окунуться первой, а то после этих двух молодцов кажется, что угодила в болото… Пусть Мать-Медведица будет мне свидетельницей, клянусь, они умудряются измазаться, даже когда все вокруг белым-бело от снега.
Она помогла Саре досуха выкрутить джинсы, а потом, сидя на скале, смотрела, как Сара роется в огромных карманах рубахи Хагана в поисках табака и зажигалки Киерана. Подняв глаза, Сара увидела, что Мэй следит за ней, и, свернув сигарету, закурила и предложила
«Сперва мы поделились с ней музыкой, – подумала индианка, – теперь она делится со мной дымом, священным для Матери-Медведицы. Не придется ли делиться и кровью?» С откровенным любопытством Мэй разглядывала чужестранку. Хоть и не обзавелась еще рожками, но держится уверенно, намного увереннее, чем женщины их племени. Мэй-ис-хюр знала, что таится в душе у Талиесина – под черным оком Первого Медведя он довольно часто открывал ей, что у него на сердце. А вот что такое эта девушка? Кто она и что ищет?
– Тебе было когда-нибудь трудно разобрать, что реально, а что нет? – неожиданно спросила ее Сара.
– Как это? – не поняла Мэй-ис-хюр.
– Ты ведь тоже шаманишь, верно?
– Я – рате-вен-а – барабанщица медведя.
– Мне трудно тебе объяснить, – вздохнула Сара. – Дело в том, что я часто не могу понять, что происходит на самом деле, а что мне снится. Сны бывают словно явь, а случается, они предсказывают, что случится на самом деле. Только теперь я уже не понимаю, что реально, а что нет, что правда, а что мне только кажется.
– Для меня правда только одна, – задумчиво проговорила Мэй-ис-хюр, – та, что у нас в душе. Корни снов в нашей жизни, но для нас важно только то, как сны связаны с нашей игрой на барабане. С помощью барабана мы разговариваем с духами, тут-то и проверяется, насколько мы близки к правильной жизни. Если мы идем по своему Пути все дальше, все больше приближаемся к Матери-Медведице, значит, мы живем правильно.
– Ну, это как-то… слишком сурово, что ли… – сказала Сара.
Мэй-ис-хюр улыбнулась:
– Мать-Медведица вовсе не суровая, бояться ее нечего. Она живет нашими радостями так же, как и горестями. Вчера, когда мы вчетвером занимались музыкой, мы были очень близки к Матери. И сегодня утром мы ей близки, потому что мы с тобой поделились дымом, а сейчас хотим выяснить правду. Необязательно рассуждать сухо и серьезно. Важно верить.
– Ну, а сны? В них тоже можно верить, если ты что-нибудь благодаря им узнаешь?
– Они могут направлять тебя. – Мэй-ис-хюр с минуту всматривалась в Сару, потом спросила: – Тебя расстроили сны?
– Да, – кивнула Сара, – только я не уверена, сон ли это был. Когда я в первый раз встретилась с Талиесином, я тоже думала, что это мне снится. Но сон потом обернулся явью. И теперь, когда я тут… – она неопределенно повела рукой вокруг себя, – теперь я ни в чем не уверена.
– Расскажи, что тебя так беспокоит, может, я смогу тебе помочь, – сказала Мэй-ис-хюр.
И Сара рассказала ей все, начав с того, как она нашла кольцо, и до конца, ничего не пропуская. И чем дольше она рассказывала, тем более запутанным представлялось все, что с ней произошло. Точно клубок разноцветной шерсти, к которой прилепилась и солома, и веточки, и грязь. Потянешь за нитку и стараешься отделить ее от клубка, а она вдруг оказывается другого цвета, переплетается еще с двумя, а то и с тремя или с четырьмя другими, в конце концов даже не вспомнить, с какой нитки начинали.