Львы Аль-Рассана
Шрифт:
С болью в душе он попытался придумать что-то в ответ. Но не смог. Она даже не смотрела на него. Он вышел из комнаты. Пошел к себе. Некоторое время сидел в своей спальне, чувствуя отчаяние и растерянность, потом прошел в примыкающую к спальне часовню. Опустился на колени и молился, но не обрел утешения.
Утром он уложил очень мало вещей. На кухне, когда он пошел туда попрощаться, ему дали еды и вина на первые дни. Попросили у него благословения, и он благословил их, сотворив над ними знак солнечного диска. Они плакали;
У конюшни его ждала оседланная лошадь. По приказу госпожи, как ему дали понять. Однако она сдержала слово. Она не вышла, чтобы посмотреть ему вслед, когда он ехал прочь под дождем.
Сердце его сильно стучало, как во время боя. Альвар смотрел, как серая самка паука игуарра медленно приближается к нему. Игуарры ядовиты, иногда смертельно ядовиты. Сын одного из рабочих фермы умер от такого укуса. Он попытался шевельнуться, но не мог. Паучиха подошла и поцеловала его в губы.
Альвар извернулся, ухитрился освободить руки, сжатые окружающими людьми, и обхватил ими паучиху. Он ответил на ее поцелуй, насколько ему позволяла маска орла. И подумал, что делает успехи. С тех пор как зашло солнце, он многому успел научиться.
Паучиха отступила назад. Некоторым людям удается отыскать место для маневров в толпе. Этому трюку Альвар еще не научился.
– Очень мило. Найди меня позже, орел, – сказала игуарра. Она протянула руку и быстро сжала интимную часть его тела. Альвар надеялся, что другие этого не заметили.
Но надеялся напрасно.
Твердый, костлявый локоть ткнул его под ребра, когда паучиха удалилась.
– Чего бы я ни отдал, чтобы снова стать молодым и широкоплечим! – рассмеялся Лайн Нунес. – Она не сделала тебе больно, дитя?
– Что ты хочешь этим сказать – «снова»? – взревел Мартин с другой стороны от Альвара. На карнавал он нарядился лисом; этот наряд ему шел. – Ты никогда не был сложен, как Альвар, разве что во сне!
– Полагаю, – с достоинством возразил Лайн, – ты говоришь о его плечах, а не о других частях тела?
В ответ раздался буйный взрыв хохота. «Хотя общий уровень шума от этого не слишком вырос», – подумал Альвар. Хусари ибн Муса, идущий впереди, – ему приходилось идти впереди, из-за его живописной маски, – осторожно обернулся и жестом подбодрил Лайна. Обычно мрачный старый воин весело помахал в ответ. Он был сейчас красно-зеленым петухом.
Они пили с тех пор, как на небе зажглись первые звезды. Повсюду торговали едой и носились вкусные запахи: жареных каштанов, барашка на гриле, рыбы из озера, сыров, сосисок, весенней дыни. И все таверны, забитые людьми до отказа, распахнули свои двери и торговали вином и пивом с прилавков на улицах. Рагоза преобразилась.
Альвара уже перецеловало больше женщин, чем за всю предыдущую жизнь. Полдесятка из них настаивали, чтобы он нашел их позднее.
Джеана начала немного жалеть о том, что настояла на анонимности и на том, что пойдет бродить по улицам одна.
Конечно, находиться в маске среди толпы также неузнаваемых людей было интересно и, несомненно, возбуждало. Она не любила много пить, вовсе не приходила в восторг от того, что довольно много мужчин и одна-две женщины уже воспользовались карнавальным правом – обнять ее и потребовать поцелуй. Пока что никто из них не злоупотребил подобной привилегией – было еще рано, и толпа не редела, – но Джеана, которая отвечала, как могла, в духе этой ночи, не сказала бы, что ей это доставляло удовольствие.
«Если так, то это моя вина, – сказала она себе. – Мой собственный выбор: я ведь могла пойти вместе с людьми Родриго, под их надежной защитой от хаоса улиц. Немного побродить, а потом вернуться домой, как подобает приличной девушке, и лечь спать одной».
Действительно это ее собственный выбор. Никто ее не знает, разве только кто-нибудь узнает походку или наклон головы при свете факела. «Мартин мог бы узнать, – подумала она, – или Лудус: они в этом мастера». Она пока не заметила никого из солдат. Конечно, она узнала бы Хусари издалека. Сегодня в Рагозе мог быть только один такой павлин.
К ней приблизился бурый медведь и обхватил ее лапами. Она добродушно стерпела его сокрушительные объятия и кривую ухмылку.
– Пойдем со мной! – пригласил медведь. – Я люблю сов!
– Не хочу, – ответила Джеана, хватая ртом воздух. – Ночь слишком длинна, и пока рано ломать ребра.
Медведь рассмеялся, погладил ее по голове рукой в мохнатой варежке и затопал прочь. Джеана оглянулась, гадая, здесь ли Зири, в толпе, кружащейся под пляшущими факелами. Он не знает ее маски, а она ушла из дома в темноту через черный ход.
Она не могла бы объяснить, почему ей было так важно остаться сегодня одной. Или нет, она, вероятно, могла бы объяснить, если бы потребовала честного ответа у самой себя. Но она этого делать не собиралась. Карнавал – не время копаться в себе, решила Джеана. Эта ночь существует для того, чтобы совершать поступки, о которых только мечтаешь в остальное время года. Она оглянулась. Серая волчица и конь невероятным образом сплелись друг с другом неподалеку.
Олень с семью ветвями на рогах вынырнул из бурлящей толпы впереди. В руках он держал кожаную флягу. С легким поклоном он предложил флягу Джеане. Если бы он отвесил более глубокий поклон, то, возможно, проткнул бы ее рогами.