Лягушонок на асфальте (сборник)
Шрифт:
учуял, или узнает по запаху, какой он, Гека, человек.
Слон начал гнуть хобот волнами. Забавляет. А может, радуется? Скучно
было: привык к людям. Нет, все-таки, наверно, свежий хлеб унюхал и выступает,
чтобы получить угощение.
Гека скинул с плеч сумку, отломил кусок от черной буханки, кинул на плахи.
Слон завернул хлеб в конец хобота, отправил в глубокий, как пещера в
скалах Третьей Сосновой горы, рот и опять принялся приплясывать
ногами. Видать, понимает вкус в черном хлебе. Гека тоже понимает. Черняшку
приятно уплетать с жирной малосольной селедкой, полузатопленной в уксусе. А
еще лакомей черняшка со сладким казахстанским луком. Взять прямо целую
головку, снять шелуху, стянуть пленку, присаливать бока, фиолетовые,
глянцевитые, и кусать.
В хоботе две ноздри-трубы, влажные на выходе. Через эти ноздри-трубы
слон и подул на Геку, да не просто подул: провел горячей струей воздуха вокруг
головы, отчего волосы поднимались и опадали так, как металлическая пыль, над
которой описали магнитом круг.
Дома Геке часто хотелось, чтобы его гладили по волосам. Он подходил к
Александре Александровне, готовно наклонял голову.
Она сердилась.
– Котенок выискался. Играй иди. Некогда нежничать.
Если Александр Александрович отдыхал, Гека направлялся к нему. Но и
отец не гладил его по волосам, хоть они и были мягкие, как нейлоновая
Аннушкина шапка. Оправдывался отец тем, будто ладони шершавы, как кокс, -
волосы повыдирают.
Няня Милка подзывала Геку к себе, навивая русые пряди на пальцы, жалела:
– Зачем только они тебя выродили...
Мать ворчала на няню:
– У, потатчица. Ремня ему - не ласки, размазне.
Изредка по ночам прилаживалась бочком на Гекину раскладушку Аннушка.
Крутила подбородком его волосы. То плакала: обратно кто-то обманул, то
смеялась: опять кто-нибудь пообещал жениться. У Геки затворялось дыхание: он
ненавидел запах белого вина, но не прогонял сестру.
Воздушные струи, которыми слон ерошил вихры мальчика, были знойны, но
приятны. Мальчик замер. Гека не просил гладить волосы - он сам догадался. И
ни грубостей, ни жалости, от которой ревмя ревешь. И ласковый не от горя или
счастья. От доброты.
Гека зажал в кулаке выступ обломанной буханки. На корточках подобрался к
настилу. Пританцовывая, слон взял хлеб. Если бы Гека не понравился слону, тот
мог бы подальше распустить хобот и поймал бы за руку. Умный. Не пугает
детей. Алевтина Александровна говорила, у слонов мозги весят четыре с
лишним килограмма. Есть башке чем
Скормлю один - и хватит. Что на буханку клянчить у Аннушки, что на буханку с
батоном.
Надумал, скармливая слону батон, поставить у своих ног кожимитовую
сумку. Если слон и в самом деле умный, добрый и он, Гека, ему понравился, то
не стащит сумку и не опорожнит.
Едва успел поставить сумку, ее как ветром подняло. Она покачалась в
воздухе - петли ручек в завитке хобота - и села на настил.
Уголками-выступами на конце хобота, что ловки и быстры, точно пальцы
жонглера, слон раскрыл сумку, рьяно топтался и гремел ушами. Казалось, что он
торжествует сам перед собой: ну и молодец - добыл сумку, набитую ароматным
хлебом.
Когда Геку обижали те, кого он не уважал, он редко плакал, но когда
оскорбляли те, кто нравился, то ревел навзрыд.
Ткнулся лицом в колени. В голос не заревел: выгонят из зверинца, однако
сдержаться не смог.
Вдруг что-то гладкое придавило Гекины ступни, а что-то мягкое
притронулось к затылку и нежно пощекатывало шею.
Мальчик вытер глаза, догадываясь, что произошло.
Около него стояла кожимитовая сумка, в ней лежали целы-целехоньки две
белых буханки и гофрированный батон.
Слон не взмахивал ушами, не пританцовывал. Он недвижно стоял и
жмурился. Глаза карие, в красных паутинках кровеносных сосудов на белках.
Жмурился застенчиво, будто говорил:
«Зря ты, мальчик, расстроился. Сам небось всласть озорничаешь! Разве мне
нельзя побаловаться, хоть я и слон?»
«Не сердись, слон. Я виноват. Но я тебя очень люблю».
Слон начал кланяться, а взгляд стал веселый-веселый. И Гека подумал: «Раз
он понял, что я сказал про себя, то теперь так и буду передавать ему свои мысли.
Слон, я еще хочу угостить тебя, только я подойду поближе, и ты меня не ударь».
Гека разломил пополам батон, шагнул к настилу. И в этот момент раздался
крик:
– Назад, пацан! Убьет! Назад!
Гека оторопел, потому и остался стоять в ямке с водой и грязью, куда
наступил.
Наискосок от себя увидел напряженный хобот. Из хобота вырывался
сердитый хрип. Гека догадался, что слон прогоняет того, кто приказывал.
– Назад, пацан!
Пусть приказывает. Гека под защитой слона. Вон у него какие огромные
клыки, даже отпилили острия, чтобы не проткнул кого-нибудь.
Дядька-крикун остановился близ слоновой каторжной ноги. Взмахивал