Лялька, или Квартирный вопрос (сборник)
Шрифт:
– Мама, ты чего вдруг, ты о чем? – удивленно спросила Саша.
Я не повернула к ней головы и смотрела на Андрея.
– Больших денег за нее вы получить не можете. Но эта вещь, эта брошь мне очень дорога.
– Не понял, – стушевался воришка и отвел глаза.
– Вы все прекрасно поняли! – выкрикнула я и постаралась взять себя в руки.
– Мама! – снова позвала Саша.
Я резко дернула рукой, отмахнулась от дочери: «Не встревай!»
– Андрей! Я вынуждена поставить вас перед выбором. Либо брошь моей бабушки возвращается в наш дом, либо все ваши прежние воровские подвиги, прекрасно мне известные, становятся
«“Становятся достоянием” о знании – можно так сказать?» – мелькнуло в моем филологическом мозгу.
– Ма-а-а-ма?! – протянула Сашка.
И я опять не удостоила ее вниманием.
– Андрей! Я отдаю себе отчет, что вернуть брошь, не внеся денег, вы не можете. Вопрос только один: «Сколько?» Я готова вам выдать сумму. Сколько? Пожалуйста, не пытайтесь юлить, строить из себя оскорбленную невинность! Сколько? У вас выбор: назвать мне сумму или сейчас я перечислю каждый случай, когда вы тащили деньги из шкатулки, из моей сумки, выносили наши вещи из дома.
Какие вещи? С чего мне взбрело про них выпалить? Но если на досуге, которого у Андрея было хоть отбавляй, покопаться в нашей квартире, то многое можно найти. Мы потом не досчитались и книг старинных, и статуэток, и фарфора. Удар попал в цель.
– Если вы настаиваете, – пробормотал Андрей.
– Я решительно настаиваю!
– Пятнадцать тысяч.
– Ого! Пятьсот долларов! Хорошо. Сейчас вы их получите.
– Андрюша! Мама! – безуспешно пыталась привлечь наше внимание Саша. – Объясните мне, что все это значит!
Андрей и я остались глухи к ее призывам. Надо отдать должное Андрею. Светский лев умел держать марку в самой позорной ситуации. Он выглядел не посрамленным, а как будто бы вынужденным исполнять роль неприятную и навязанную. На меня же вдруг напал приступ высокопарного слово изъяснения, совершенно не принятого в современном общении, хоть и желчно-язвительного.
– Соблаговолите, сударь, выйти в переднюю. Там вы получите оговоренную сумму.
Андрей ждал меня в прихожей. Рядом была Саша, я слышала, как она умоляет Андрея:
– Милый, родной, скажи мне, что случилось, что происходит?
А я листала словарь Брокгауза и Эфрона, в котором между листов были спрятаны деньги от ренты. В собственное белье я уже прятала – Андрей нашел и часть денег украл. Не упоминала об этом, противно.
– Вот! – вышла я в прихожую и протянула деньги.
Андрей их взял, порывисто обнял Сашу, отцепил ее от себя и скрылся за дверью.
Больше я Андрея не видела. И бабушкиной брошки тоже.
Пережитые волнения находились за пределами моих сил, потраченных на многомесячное интриганство. Я ушла в свою комнату, громко хлопнув дверью. Никого не хотела видеть, слышать. Свою дочь – в первую очередь. Но Сашка скулила под дверью, скреблась:
– Мама, можно?
– Нет!
– Мамочка, пожалуйста!
– Не сейчас, не сегодня!
– Но я умру!
– Помирай на здоровье!
Она все-таки зашла без позволения. Еще и забралась мне на колени. Охватила мою шею, прижалась к груди.
– Мамочка! Успокойся и объясни мне все.
– Я объясни? Иди ты к черту, к дьяволу, к лешему лысому.
– Идиома правильная: к черту лысому. Но не будем придираться.
– Отлипни от меня! Выходи замуж хоть за шимпанзе из зоопарка, хоть за киллера-многостаночника, хоть за чемпиона
– А ты вытравляла?
– А ты слепая и безмозглая? Так и есть! Все! Я устала, я старая, у меня климакс и я хочу закончить свою работу о семантической сочетаемости слов. Я уже десять лет ее пишу. С твоей разборчивостью в женихах народ не узнает, как правильно складывать слова.
– Андрей, правда, воровал у нас?
– Отказываюсь отвечать. Мне плохо с сердцем. Мне нужна валерьянка.
– Сколько капель? – вскочила на ноги Саша.
– Ведро.
– Мама! – осуждающе воскликнула она.
– Что «мама»? Мама последние месяцы конспирирует как Мария Медичи с Макиавелли вместе взятые.
– Правда? А в чем это выражалось?
– В том, что я тебе ни словом не обмолвилась, какого ты фрукта к нам в дом притащила.
– Не вижу логики, – пожала плечами дочь. – Молчание как интрига? Так не бывает.
– Где моя валерьянка? Мне дадут, наконец, умереть спокойно?
Потом у нас были, конечно, долгие разговоры. И я все выложила дочери. Она и возмущалась, и благодарила, и тосковала без пропавшего Андрея, и проклинала его, и благодарила судьбу, что избавила ее от вампирствующего светского льва российского разлива две тысячи двенадцатого года.
Не люблю биологических сравнений, когда людей отождествляют с животными или когда физиологические процессы у низших беспозвоночных приравнивают к человеческими. Но моя подруга Варя, с которой дочь моя Саша делилась своими горестями, сказала точно:
– Это как прививка. Несчастная любовь в ранней молодости – это прививка от последующих ошибок. Некоторым не везет, как твоей маме. Вместо прививки десять лет нервотрепки. И еще у многих девочек так случилось: дети и судьба исковерканная.
– Тетя Варя! Я что же? Побочный эффект иммунизации?
– Ты правильный и замечательный эффект. Но на мать посмотри! Думаешь, у нее все сладенько да гладенько? Она только виду не подает, марку держит. Ты, Саша, теперь по-женски взрослая. И хватит все про себя, да про себя переживать! Сколько мать тобою пожертвовала, уму не пересказать!
– Для тебя пожертвовала, умом не понять, – механически поправила Саша.
И начала действовать. Встретилась с Женей, с Евгением Ивановичем, и состоялся у них какой-то разговор, страшно важный. Потом они перезванивались. Сашка брала трубку и уходила в свою комнату, закрывала дверь: «Евгений Иванович меня консультирует по теме диплома». «Какие в дипломе могут быть секреты?» – этим вопросом я не задавалась. В доме перестало дурно пахнуть, Андрей ушел, и слава всевышнему. Я снова могла быть самой собой, привыкала к вновь обретенной эмоциональной свободе. Однако прежней я не была. Точно постарела. Что, собственно, старость? Вовсе не морщины на лице и хруст суставов. Старость – это упадок сил душевных и потеря интересов, снижение, как говорил мой папа, коэффициента шустрости. Мой коэффициент упал почти до нуля. Хотя, возможно, все дело было в том, что цель достигнута. Восточная мудрость гласит, что нет ничего печальнее достигнутой цели. Оглядываясь назад, человек понимает, что самым лучшим был именно путь к цели. Вот уж, извините! Второго неподходящего жениха я не осилю.