Лысый остров
Шрифт:
У дверей конференц-зала стоял Лёша Смелый и курил. Увидев нас, он бросил сигарету и сказал Максиму:
— Слушай, старик, ты молодец, я буду поддерживать тебя до конца, — и он ринулся в конференц-зал — поддерживать.
— Что сейчас будет, Листик? — заглянула мне в глаза Роська. — Обсуждать будут, да?
Я пожал плечами:
— Вообще-то всегда при докладчике обсуждают.
— Они решили не травмировать мою психику, — мрачно пошутил Максим.
— Это нечестно, — нахмурилась Роська, — Я умру от расстройства и переживаний.
—
5
Я повёл ребят в свой кубрик. Это я так называю маленькую кладовку на самом последнем этаже. Двери у кладовки нет, но дверной проём загораживает тяжеленный шкаф на ножках. Обычно я по-пластунски пролезаю под ним и оказываюсь у себя в кубрике. Вообще-то, название «кубрик» кладовке не подходит, просто мне это слово нравится. Ведь «кубрик» — это место на корабле, где матросы спят, а здесь в кладовке за шкафом нет ни гамаков, ни коек. И вообще ничего нет. Только два окошечка, маленьких и узких, но зато выходящих прямо в конференц-зал. Я часто здесь сидел и слушал заседания, на которые меня не пускали.
— Ну, ныряем? — показал я ребятам на лазейку под шкафом, объяснив, что к чему.
Осташкины переглянулись удивлённо и растерянно.
— Прямо так? — то ли возмутилась, то ли обиделась Роська и разгладила своё белоснежное нарядное платье.
Ой, девчонки, они и в Африке девчонки!
Подумаешь, платье, постираем и всё тут. Но Максим тоже растерялся, и я выпалил сердито:
— Вы хотите узнать, что там, или нет?! Максим начал раздеваться. Снял пиджак, аккуратно повесил его на ручку шкафа, развязал и снял галстук, погладил мою рубашку на себе и сказал виновато:
— Грязная будет…
Я беспечно махнул рукой: на что ещё нужна одежда, если её не пачкать? А если беречь и бояться, что износится, так всю жизнь проходишь в одной и той же одежде. А это, конечно же, ужасно скучно.
Мои доводы подействовали на Осташкиных, и через минуту мы втроём прильнули к окошечкам. Они располагались под потолком конференц-зала, над кафедрой, и поэтому нам было видно и слышно всё.
— Ну, ну, что там? Максим, подвинься, чего ты толкаешься?
— Я не толкаюсь.
— Ты мне плечо отдавил!
— Да тише вы! Роська, иди сюда…
В конференц-зале тоже стояли шум, гам и полная неразбериха.
— Уважаемые коллеги! — перекрыл, наконец, своим басом рёв голосов Степанов. — Я призываю вас к спокойствию!
— Сколько шума наделал мальчик Максим, — хихикнула Роська.
— Тише, — шикнул Максим.
Мы притихли, затихли и в зале. Степанов заговорил:
— Бесспорно, открытие Максима Андреевича Осташкина пока, м-мм… бездоказательно, на уровне гипотезы, но мы не можем не согласиться, что если эта гипотеза подтвердится, она совершит переворот в науке. Открытие нового вида! Да ещё такого… своеобразного! Это не детские игры.
— А по-моему, как раз игры! — выкрикнул из зала Силин. До чего
— Не путайте бабочку с навозной кучей! При чём тут обстоятельства, если он видел шуршунов?!
— Вероника Алексеевна! Я попросил бы без столь ярких сравнений.
— И всё равно! — тряхнула косой Вероника. — У сотен детей на планете случаются… обстоятельства, но что-то никто до Максима не открыл шуршунов!
— Вот мне и интересно, — поднялся высоченный Азнур Мерабович Чолария. — Вот мы с вами спорим, шкуры рвём, учёные мужи, с дипломами, со степенями, а ничего не увидели такого за этими звуками. А тут приезжает мальчик, живёт меньше месяца, и вот вам — невидимые млекопитающие.
— Плохо смотрим вокруг себя, мало слушаем, — проронил его отец.
— Нельзя же отрицать очевидное! — вскочил Лёша Смелый. — Каждый день мы сталкиваемся с этим звуком, и если Максимка прав… то мы просто чурбаны слепые!
— Алексей Дмитриевич! Это переходит все границы! — повысил голос Степанов. — Ещё одно высказывание в подобном духе, и я попрошу вас покинуть зал. Вместе с Вероникой Алексеевной.
— Я уже пятнадцать минут молчу!
Я украдкой смотрел на Максима. Он сидел, чуть-чуть отвернувшись от нас и сильно наклонив голову. Я подумал: наверное, не выдержал, плачет. Ещё бы! Я бы ещё там разревелся.
Но оказалось, Максим и не думал реветь.
Он водил по воздуху рукой, ‘будто Гладил кого-то, сидящего перед ним. А потом сказал нам:
— Пустите-ка, — и высунул руки в окно.
— Увидят! — дёрнулась Роська.
— Да нет, не заметят, — ничего ещё не понимая, успокоил я её.
Я посмотрел на папу и с высоты просил его глазами: «Ну, заступись за него! Ну, поверь!», — хотя я, может быть, и сам до конца не верил. Но мне очень хотелось, чтобы они были, эти невидимые шуршуны. И папа будто услышал меня! Он поднял руку, прося слова.
— Пожалуйста, Алексей Михайлович.
— Уважаемые коллеги, — сказал папа. — Я узнал об открытии Максима чуть раньше, чем вы все… Ну, понимаете, дети есть дети, я много думал об этом и… знаете, что мне кажется? У нас два варианта: либо дать Максиму возможность доказать существование шуршунов, либо забыть раз и навсегда о самой теме сегодняшнего заседания.
— Да нет никаких шуршунов! — это опять Силин. Не буду с ним здороваться больше!
— Это ещё что такое? — изумился Степанов.
Прямо перед ним, на кафедре, сидел зверёк. Небольшой такой, серый, похожий на белку или тушканчика. Раздался знакомый шорох-шуршание. Зверёк почесал быстрыми лапками ушки и… исчез! На глазах у всех!
— Максим! — выдохнула Роська. — Как ты это сделал?
Максим отозвался весело:
— Да я тут… приручил одного шуршунчика, выдрессировал, пока вы гуляли, бродяжничали… Он у меня знаете какой умный? Ого-го!