Люби меня по-немецки
Шрифт:
— Идея, конечно, заманчивая, но там дядя Яша. Пойду помогу ему стряхнуть со стола крошки, — Курт беззастенчиво мне подмигивает и, открыв дверь, бесстрашно шагает в непогоду.
— Вот это мужчина! Ульяна, тебе крупно повезло, с таким нигде не пропадёшь! — очарованно вздыхает тётя, а Вика тем временем незаметно юркнула следом за Куртом…
Часть 19
Что за… На моих же глазах!
Едва не поддаюсь порыву и
— Сейчас чаю с ромашкой заварю, точно ведь простудишься.
— Мама, какой чай, мне домой пора, рано утром я должна быть в офисе, — отвечаю немного нервно, то и дело смахивая с лица край полотенца.
Что я сейчас делаю — смотрю в окно, пытаясь вычленить сквозь сизую пелену осеннего ливня фигуры сестрички и Ганса. Вот пиранья выросла, а я ей сказки в детстве читала, подарила свою коллекцию кукол Барби. Она, видимо, рассчитывает, что я с ней, как с младшенькой, и мужиком поделюсь!
"Ой, а кто-то ревнует", — хихикает мысленная Я, а я настоящая злюсь, потому что, то, с каким орлиным рвением я высматриваю в окно эту парочку, действительно напоминает ревность.
С грохотом отворяется дверь и, впустив в гостиную непогоду, появляется Курт, удерживая в зубах плетёную корзинку с намокшим хлебом. Почему в зубах? Да потому что на руках он держит мою маленькую гиену-сестрёнку! Его левая ладонь приходится ей аккурат на обтянутые тонким капроном ляжки. Просто чудесно. Восемнадцатилетняя красотка в мини, и я — в дядиным пуловере тошнотного цвета и с мочалкой на голове.
Раздраженно стягиваю с волос полотенце и пихаю в руки маме.
— Кто-то рикшей заделался, я погляжу.
— Вика выбежала мне помочь и упала. Кажется, она потянула лодыжку, — отчитывается Курт и осматривается по сторонам: — Где наш добрый доктор Айболит с красным дипломом?
— Мне уже немного лучше, не отнесёте меня наверх, в мою комнату, Олег? Пожалуйста, — блеет кузина настолько приторным тоном, что к чаю никакого десерта не надо.
— Может, лучше пусть тебя осмотрит герр Кароль? О, прости, милая, ты же просила называть его папой, — добавляет Курт уже обращаясь ко мне, и я понимаю, что пикировать колкостями с подлым немцем себе дороже.
Пока Курт тащит Вику наверх, та перебирает пятернёй его волосы на затылке, и я буквально задыхаюсь от такой вопиющей наглости.
А если бы он действительно был моим женихом, что было бы тогда? И если бы она так же расстилалась перед настоящим Олегом, была бы моя реакция такой же?
Вдруг меня осеняет, что я никогда не ревновала Олега. Вообще ни к кому: ни к красоткам коллегам, ни к сексапильной соседке снизу, ни к бывшей одногруппнице, что на каждый день юриста присылает ему глупые открытки с сердцами.
Я не ревную своего мужчину и ревную чужого. Это вообще нормально?
— Дорогая, идём наверх, примешь горячую ванну, переоденешься в сухое, — берёт меня под локоть
— Мам, прости, но нам пора обратно, в Москву, у нас работа.
— Какая Москва? Ты видела, что творится на улице? Поедете рано утром. Позвони Артуру, объясни ситуацию, он поймёт.
— Артур поймёт? Да даже если мне откусит руки анаконда, Артур заставит меня выйти на работу и научит подписывать бумаги держа ручку в зубах, — парирую я, но всё-таки плетусь за мамой, понимая, что она права. Тащиться в в Москву такую ненастную погоду не слишком разумно, к тому же я немного перебрала наливки.
"— А ещё ты хочешь провести ночь с фашистом!"
"— Ещё чего! Только через мой труп!"
"— Ой ли! А кто изучал его пресс сквозь мокрую рубашку и фантазировал?"
"— Ты спятила? Не было такого!"
— Ты что-то сказала? — оборачивается на меня мама и ощущаю себя полной идиоткой. Теперь я веду диалоги с мысленными подругами. Просто чудесно.
Когда иду мимо комнаты Вики, невольно приостанавливаюсь и прислушиваюсь к звукам за дверью — какого дьявола они так долго? Да за это время можно отрезать и пришить новую ногу!
Не знаю, что именно мной руководствует в этот момент, но неожиданно для самой себя толкаю дверь и, войдя в роль, собираюсь разразиться стенаниями: "как ты мог, подлец, на моих же глазах!" — но вдруг вижу, как Курт, заложив руки за спину, со скучающим видом изучает мазню Вики, которую она почему-то называет картинами.
— А вот это я рисовала Эйфелеву Башню на закате. Сейчас, застряла, — наклонившись неприлично низко, сестричка тянет из ящика стола картину, и в этот момент Рейнхард оборачивается на меня:
— У твоей сестрёнки настоящий талант.
— Да, я сегодня оценила, — не свожу глаз с обтянутых узким платьем буклок, мечтая разбежаться и ка-ак…
— Идём, Ульяна, ты же продрогла. Олег, и вы пойдёмте, — мама приобнимает нас обоих за спину и выводит из комнаты. Уже у входа оборачивается: — Викуля, тебе точно не нужна помощь Димы?
— Нет, спасибо, всё уже прошло, — сквозь зубы цедит двоюродная сестра, и я впервые задумываюсь, а точно ли мы родня? Или гены хитрожопости при делёжке Боженькой все моей младшенькой достались?
Мама заводит нас с Гансом в гостевую комнату и, многозначительно кивнув на комод: "там сухая одежда, полотенца, постельное бельё" — спешно ретируется, закрыв за собой плотно дверь.
Оставшись с ним один на один почему-то сразу теряюсь, но стараюсь не подавать вида.
Выдвинув ящик комода, вытаскиваю цветастый свитер тёти Тамары, в котором она вот уже лет пять как окучивает в саду гладиолусы, и следом достаю какой-то безразмерный балахон неизвестного происхождения.
— Вот, надень, у тебя рубашка… мокрая, — стараясь не смотреть на просвечивающиеся сквозь влажную ткань кубики пресса, сую ему в руки балахон и чересчур эмоционально киваю на узкую дверь в конце комнаты: — Ванная там, иди.