Любимые дети
Шрифт:
Первую остановку автобус делает у станции метро «Парк культуры», а на второй — на площади Маяковского — я схожу, сложив с себя необременительные, но обязанности пассажира и, свободный, стою на тротуаре с портфельчиком своим легоньким — полотенце, мыло, зубная щетка, пара носков, пара белья на всякий случай: «Как аргонавты в старину», — стою и наблюдаю людской поток, текущий во все стороны одновременно, и каждый в нем сосредоточен и деловит, и каждый торопится, но не соревнуясь и не обгоняя других, а словно общую работу делая — Броуново движение? — и, глядя, я и сам уже готов включиться в бег и, в нетерпении
СТОЛИЧНЫЕ ЖИТЕЛИ ПО СТОРОНАМ НЕ ГЛАЗЕЮТ,
и, улыбнувшись, вспоминаю, что надо позаботиться о ночлеге, а в гостиницах, естественно,
СВОБОДНЫХ МЕСТ НЕТ,
и, протягивая паспорт дежурной, нужно будет сунуть в него дензнак, удостоверяющий мою исключительность, а я не умею совать и протягивать, как и многого другого, впрочем, и никогда уже не научусь — поздно, — и, значит, мне придется по старой памяти пересидеть, передремать, переночевать на вокзале, но эта перспектива не удручает меня и даже наоборот, и, освободившись окончательно, я останавливаюсь у телефонной будки, и, опустив монету, набираю номер Васюрина.
— Слушаю вас! — звенит в мембране энергичный и резковатый от этого девичий голос.
Секретарша.
— Здравствуйте! — приветствую ее не менее энергично. Называюсь. — Прибыл к вам на свидание.
— Очень хорошо! — отвечает она, не дослушав меня, отвечает с таким восторгом, словно голос любимого услыхала после долгой разлуки. — Для вас забронирован номер в гостинице «Россия». Знаете, как добраться до нее?
— Знаю, — говорю, — спасибо, но до конца рабочего дня осталось еще три часа, и мне хотелось бы использовать их по назначению.
— Одну минуточку, — вступает она, — подождите у телефона. Сейчас узнаю, сможет ли Юрий Степанович принять вас.
Стою, и вскоре снова слышу ее голос:
— Приезжайте, Юрий Степанович ждет вас.
— Буду через пятнадцать минут, — обещаю. — Через двадцать.
Вхожу в вестибюль солидного тяжеловатого здания, протягиваю паспорт в окошко — дензнак тут не нужен, пропуск мне уже выписан, — поднимаюсь по широкой мраморной лестнице на третий этаж, открываю массивную дверь, обитую тисненым дерматином, и вижу ту, с которой только что говорил по телефону: она сидит, и постукивает на машинке, русоволосая и сероглазая, но при этом удивительно похожая на Майю, и, уловив движение в дверях, она отрывается от клавиатуры и смотрит на меня с любопытством — может быть тоже узнавая кого-то во мне? — и, смутившись, я шагаю к ней, протягиваю руку и еще раз называю себя, но не официально, как следовало бы, а словно на вечеринке знакомясь, на пикничке загородном:
— Алан.
— Наташа, — отвечает она машинально и поправляется тут же: — Наталья Сергеевна.
Придерживаю ее руку в своей, а перед глазами Майя, и удрученный их сходством, самой возможностью стандарта, я спрашиваю,
— Вы учитесь заочно? На четвертом курсе?
(Как Майя.)
— Откуда вы знаете? — поражается она.
— Ниоткуда, — вздыхаю. — Я ясновидец.
— Что вы говорите?! — она округляет глаза, затевая игру, а сама осторожненько так, деликатненько руку высвобождает. — А вам не скучно знать все наперед?
— Когда как, — пожимаю плечами, — по-разному.
Освободившись, она показывает на дерматиновую дверь кабинета:
— Вы же собирались использовать рабочее время по назначению, — произносит с насмешкой, но и с упреком некоторым и даже с ревностью. — Идите. Юрий Степанович…
— …с нетерпением ждет меня, — подхватываю. — Не так ли?
— Действительно, — подтверждает она, — вы ясновидец.
Васюрин встает, когда я вхожу, идет мне навстречу, источая радушие, бежит по ковровой дорожке, летит, хватко пожимает руку, по плечу похлопывает:
— Алан Бесагурович, с приездом, дорогой!
«Дорогой» — это из арсенала псевдокавказской лингвистики.
— Спасибо, — бормочу ошеломленный, — рад вас видеть.
Он усаживает меня на диван, садится рядом и спрашивает, словно радостную весть ожидает услышать:
— Ну, что нового в Осетии?
— Горы, — отвечаю, — новая вершина выросла, — и добавляю с намеком: — Безымянная пока.
— Ха-xa-xal — смеется он, совсем нестарый еще, простой и свойский парень, и, смеясь, встает, подходит к своему столу, нажимает кнопочку, и в кабинете появляется секретарша.
— Наташенька, — говорит он, — сообрази-ка нам кофе. Человек с дороги, надо угостить его, — и, подмигнув мне, улыбается: — Согласно законам кавказского гостеприимства, — и, развеселившись, заявляет: — Я и сам уже в некотором смысле осетин.
— Почетный осетин, — уточняю.
— Ха-ха-ха! — ликует он. — Ох-хо-хо!
Наташа приносит кофе в серебряном кофейничке, пирожные приносит, лимон, нарезанный дольками и посыпанный сахаром, и мы пересаживаемся за журнальный столик в уголке уютном, и, словно вспомнив, Васюрин вскакивает вдруг и направляется к стенке полированной — книги, книги, книги, — отпирает ключиком затейливым дверцу бара, достает початую бутылку коньяка и две серебряные стопочки.
— Мой любимый, — приговаривает Васюрин, наливая, — настоящий, из Армении прислали. У меня есть и «Мартель», но я предпочитаю этот. А может, вы хотите французский? — приостанавливается он, как бы спохватившись. — Пожалуйста…
— Нет, — успокаиваю его, — чего зря продукт переводить? — и, подняв стопочку, киваю: — Со свиданьицем.
— На здоровье, — кивает он в ответ.
Принимаемся за кофе, и Васюрин снова запевает хвалебную песнь:
— Настоящий. Бразильский. Приятель один привез. Из Сан-Пауло.
Песнопения эти во славу потребляемых продуктов начинают меня раздражать:
ТАКИЕ БАНКЕТЫ ЗРЯ НЕ ДАЮТСЯ.
— Вкус и аромат, — подпеваю мрачновато. — Тонизирующее действие. Тот, кто черный кофе пьет, никогда не устает.
— Верно, — соглашается Васюрин, — уставать нам нельзя. — Он берегся за бутылку: — По второй?
— Знаете, — ворчу, — у меня складывается впечатление, что вы пригласили меня не для того, чтобы откушать со мной коньяка.