Любимый ястреб дома Аббаса
Шрифт:
Мне уже не нужно было дожидаться письма Аспанака, в котором должен был содержаться ответ: кого именно финансировал еще наш дед, а потом уже отец и, сегодня, брат.
Сказано ведь было тем же братом, что они давали деньги дому Аббаса. То есть, в общем, Мансуру. А вовсе не Абу Муслиму.
И если предположить — только предположить, — что Абу Муслиму захотелось чуть меньше зависеть от семейства, в чьих жилах течет кровь пророка и чей казначей имеет неприятную кличку «человек-копеечка»… То понятно, что среди прочего Абу Муслиму надо было перерезать денежную нить, которая
Тогда должно было произойти все то… все то, что на самом деле и произошло. Два кинжала — для брата и меня, полный разгром шпионской сети дома Маниахов в Мерве и даже в Бухаре. Хашим с его сожженным лицом, устраивающий в порядке наказания налет на винный дом Адижера, своего недобровольного агента, как только там появляется человек по имени Маниах, а Адижер не посылает вовремя сообщения об этом…
А память уже услужливо подсказывала: я же ни разу не видел никакой особой охраны у Абу Муслима, хотя тот и знал, что под носом у него орудуют убийцы. Просто убивали они его врагов, и больше никого. Да, он убивал десятками тысяч своих — но могли же быть и у него такие друзья, которых он боялся убрать открыто, возмутив этим прочих своих соратников, типа Зияда?
И тогда объясняется еще одна загадка: «Скажите, Маниах, вы что — вообще ничего не боитесь? И почему?»
Как же он изумился, увидев меня перед собой в тот раз, когда я пришел проситься пожить в крепости, прямо у него под носом: «Глава дома Маниахов здесь? Глава дома Маниахов пришел ко мне… в черной одежде?» Как же все просто: он-то подумал, что я попросту решил сыграть по принципу «все или ничего», ставя свою жизнь залогом нашего союза. И до сих пор, видимо, считал меня поэтому безумно смелым человеком, достойным уважения, да что там — восхищения. И уже только потом, вдобавок, человеком, который может «бросить Самарканд к его ногам».
Да вот же и жирный проповедник сказал мне: «Хорошо, что ты с нами».
То есть это не страшно, что я так много знаю про «преступивших смерть». Меня пока потерпят — если уж я «с ними». Хотя на всякий случай Омару и Михраману пустили по стреле в голову. Потому что слишком много знать мне пока не полагалось.
Я мучительно закрутил головой: только бы ничто сейчас не отвлекло! Еще, еще немножко подумать! Так но какой смысл Абу Муслиму отрывать наш дом от дома Аббаса, мечтать о союзе с нами, если цель мервского бунта в том, чтобы халифа из дома Омейядов сменил человек, в чьих жилах течет кровь пророка?
Как мешает эта проклятая жара!
Но вдруг мне стало холодно. «Потому что наступают решающие дни, — зазвучал в моей голове бас все того же гороподобного проповедника. — И тот, кого называют Махди, — он здесь, он уже между нами, а мы-то, глупые, проходим мимо и не замечаем. Но подожди немного. Это всегда так бывает — сидишь во мраке, и вдруг — ослепительный свет!»
И вот этот свет, наконец, для меня засиял.
Потому что зачем Абу Муслиму люди с кровью пророка в жилах, если он сам — Махди, который
У меня началась нервная дрожь.
— Юкук, чакирам быть готовыми ко всему, коней оседлать, двоих поставить с ними, чтобы ждали сигнала! Броню надеть, полное вооружение!
Я лихорадочно начал пытаться повязать под куртку толстый пояс с деньгами. А взгляд мой был прикован к кисточке, лежавшей на ковре вместе с прочими письменными принадлежностями: неужели их в очередной раз придется бросить?
Засыпавшая в дрожащем зное площадь ожила. Мои самаркандцы — уже девять, к ним только что присоединились последние, Муслим и Девгон, — с удивительной сноровкой надевали тяжелые кольчуги, а двое из них бросились, через толпу, к выходу из крепости.
Выходу, через который… въезжал, как в день первой нашей встречи, маленький караван: «человек-копеечка» Мансур, смуглый мальчик, раб с пятнистым лицом, охранники, величественный Бармак в чистых светлых одеждах… Вот они остановились у самой линии охраны, совсем близко от меня, и навстречу им, не теряя достоинства, вышел чернобородый Абу Салама, поговорил о чем-то с Мансуром и снова скрылся.
— Бармак, что происходит? — возбужденно спросил я, бегом спустившись со своего второго этажа.
— Серьезные вещи происходят, мой дружочек, вы же знаете… Сейчас будем разговаривать с Абу Муслимом, принимать те самые решения. А, это, значит, вот как выглядит ваше скромное жилище? Мило. Очень мило.
Я ничего не понимал. Как это — разговаривать с Абу Муслимом, если Зияд, его секретарь, сказал мне, что тот уехал на несколько дней к войскам? Кто же в таком случае вызвал сюда, сегодня и сейчас, людей из дома Аббаса? И зачем вызвал?
— Бармак, ответьте мне быстро: кто вообще такой Абу Салама? Чем он занят у вас в Куфе, или Хумайме, или где он там орудует?
— Раз уж вы теперь так много знаете, то почему не сказать: он командует всеми нашими войсками в Куфе, куда перебралось семейство Аббаса. Как я уже говорил вам, это не так много войска, но в этой Куфе, где вообще уже несколько месяцев как непонятно, чья власть, это человек заметный…
Командует всеми войсками… А чем тогда командует семья Аббаса? А что тогда мешает этому командующему мятежной армией Куфы договориться с повелителем мятежной армии Мерва, без всяких там Ибрахимов и прочих?
— Бармак, подождите, ради всех богов и пророков. Это Абу Салама сам сказал вам, что вас ждет Абу Муслим? Вот прямо сейчас — сидит и ждет? Да? Тогда у меня еще вопрос: а мог ли Абу Салама знать, что этот ваш Ибрахим окажется не в Куфе, а в деревне Хумайма, где его легко было бы взять? Предположим, вы этого не знали, но знал Абу Салама, рассказал Абу Муслиму. А тому так легко было послать отсюда курьера прямо в Харран, ко двору халифа. Несколько дней пути на полном скаку… Курьеру бы не поверили, но служащим барида всего-то требовалось поехать в Хумайму и проверить…