Любка (грустная повесть о веселом человеке)

Глезер Илья

— Без грамоты ты, Петька, нуль, не человек, — говаривал он, слушая, как Петька бубнит по складам очередной урок. У Михаила Петровича была только одна книжка, которая и служила Петьке азбукой: большой, потрепанный, без многих страниц, первый том толстовской «Войны и мира» с ятями и твердыми знаками, в золотом тисненом переплете. Книжка так интересовала Петьку, что он часто, не дожидаясь следующего урока, пытался читать по складам сам, и удивлял Михаила Петровича смышленостью и быстротой ума.

— А тьі умный, Петька, — говорил с некоторым удивлением Михаил Петрович.

Мишка-фотограф, хоть и был заметным лицом в городе, но жил тихо,

неприметно. И, что более всего удивляло Петьку, не интересовался женщинами. Петькины подспудные, невысказанные желания толкали его на притворно наивные, но с явным умыслом вопросы:

— И чего ты такой здоровый, — спрашивал Петька, — а не е… ся? Мне бы твои стати, я бы ух как…

Морща в улыбке губы, Михаил Петрович отвечал:

— Да я-то столько их видел, что от одного запаха теперь мутит, а вот ты на удивление — молодой, прыткий, а насчет женского пола — слаб. С чего бы это, Петька?

Петька, пойманный прямым вопросом, живо уходил от ответа:

— Я в этом деле — зеленый, а вы не обучили.

Или отмалчивался, пристально глядя в глаза Михаилу Петровичу, но правду, вертевшуюся на языке, вымолвить боялся. В бане Мишка-фотограф шлепал Петьку по отъевшемуся заду и приговаривал, как бы шутя:

— И зачем мне баба, когда тут такая Любовь Петровна вертится!

Петька только довольно похмыкивал.

Клиенты быстро привыкли и более того полюбили остроглазого и быстрого на затейливые присказки паренька. Девицы являлись в фотографию расфранченными, с вышитыми платками на плечах, в белых чулках и лакированных туфлях. Толстые, туго заплетенные косы украшали и без того налитые груди. Девицы долго перешептывались и прихорашивались в специальном закутке и затем выплывали оттуда напряженно серьезные, сияя наведенным свеклой румянцем. Петька обожал усаживать их перед камерой. И откуда у деревенского парнишки взялась эта кокетливая щепотная манера? Он принимал вычурные «дамские» позы, которые подглядел в старом модном журнале, прихваченном Михаилом Петровичем из Питера.

— А таперича мы вас изобразим, когда вы своему суженому уже в любви не откажете!

Или другая его любимая присказка:

— Мы вас как Сарру Бернару зафиксируем, когда вы вся печальная и нежная дружка ожидаете.

Он опирал голову о томно сложенную лодочкой ладонь и замирал перед оторопевшей девицей, с трудом понимавшей все эти словесности, однако, всем своим видом выражавшей испуганное благоговение перед бездной образованности и хороших манер.

— А ну, молодой и красивый, — грудь колесом, и руку за лацкан вставьте. Усы у вас, между прочим, сильно топорщатся, а я их маслицем смажу, так что они на фотке, как глянцевые выйдут.

Словом, клиенты любили ходить к «Мишке и Петьке — фотку изобразить». Но разруха катилась тяжелым бревном по раздираемой страстями России, и дела у Мишки-фотографа шли не ахти как, несмотря на городскую популярность Петькиных галантных манер.

Однажды воскресным днем, возвратившись откуда-то изрядно навеселе, Михаил Петрович бросил Петьке, как нечто неважное:

— Приготовь все в большой комнате: свет, камеру — сейчас клиенты будут.

— Так воскресный же день, и вы (Петька по деревенскому не мог называть старшего на ты) гулять обещались.

— После, после погуляем вместе, новую фильму пойдем глядеть.

Вскоре появились клиенты плотно сбитая бабенка, одетая по-городскому, нафиксатуаренная и напудренная, и с ней усатый мужчина лет 40–45 с тяжелым подбородком и

синеватыми мешками под глубоко запавшими глазами. Мужчина почему-то был с велосипедом, который он пристроил в углу фото-студии. Петька быстро разглядел, что Михаил Петрович скрывает явное смущение за приветливой суетой и весельем.

— Ну садитесь, садитесь, гости дорогие, да не рассаживайтесь, давайте дело делать!

Откуда-то выпорхнула бутылка водки, запечатанная красным сургучом.

— Из самого Питера привез, — пробормотал удивительно высоким голосом мужчина.

Петька даже вздрогнул, так не вязался суровый мужичий вид с тонким фальцетным тенорком. Распечатали бутылку. Петьку послали за стаканами и огурцами. Появилась и буханка черного, тяжелого хлеба. Выпили, закусили, закашляли и шумно задышали. Но рассиживаться, действительно, не стали. Девица деловито расстегнула блузку, сняла через голову узкую юбку и оказалась в чем мать родила: только носки белые в черных туфельках на ногах. Петька разевал в растерянности рот и дышать забывал. Михаил Петрович услал его зачем-то в темную комнату. Когда он вернулся, девица возлежала на фоне одной из декораций, широко разведя ноги и, чуть улыбаясь. И началась съемка… Девица была зафиксирована и спереду, и сзаду, и сбоку. Петька менял задники. Так что телеса дамочки были запечатлены на фоне «грецких» развалин, в пальмовой роще, на берегу ядовито-зеленого озера и крутошеих лебедей. А затем произошло то, что отложило печать на всю последующую судьбу Петьки. Мужчина вышел из-за занавески, где обычно прихорашивались клиенты перед съемкой, и было на нем …ничего, если не считать блестящих штиблет и носков на резинке. Он подошел к возлежащей девице, присел перед ней на корточки, погладил по довольно дряблой груди. И Петька увидел, как член у мужчины шевельнулся и затем, налившись кровью превратился в толстый мощный ствол. В студии запахло острым потом. Девица раздвинула ляжки и мужчина ввел свое орудие наполовину.

— Ну, чего уставился? — бурчал недовольно Михаил Петрович. — Снимать надо!

Девица становилась на четвереньки, поворачивалась на правый, на левый бок, садилась верхом, мощный ствол мужчины проникал в нее и останавливался где-то на половине, словно встречая преграду. У Петьки все слилось в одну серую пелену, только обвитый змеистыми венами член был осью, вокруг которой вращалась странная сноподобная действительность. Мужчина и девица дважды прикладывались к бутылке. Не отставал и Михаил Петрович, но Петька отказывался. Девица между тем взгромоздилась на велосипед и сложила губки сердечком. Мужчина приблизился к ней, и Петька впервые увидел «минет». Красные губы девицы охватывали плотным кольцом мужскую плоть, вбирая ее все глубже. Петьку замутило неукротимо. Он выбежал из студии, едва не повалив треногу фотоаппарата. Когда он вернулся со двора, отдышавшись на холоду, дамочка и мужчина одетые прощались с Михаилом Петровичем. Петька заметил, Михаил дал сколько-то денег мужчине.

— Ну иди, иди сюда, красна девица! Ишь, как засмущали тебя. Впервой всегда так, страшно и мутит. Привыкнешь, так нипочем будет. Ну, давай я сам все проявлю, а ты гулять отправляйся! Дело, Петька, обычное — война — разруха, да революция эта е…ная. А дело — стоит. Вот напечатаем побольше этой ебли, да в Питер отправим. Я тут одного человечка подговорил. Не даром, конечно, но мы в убытке не будем. Ну, иди дыши воздухом, да вытряхивай все из головы.

Петька повел плечами и с трудом выдохнул: