Люблю трагический финал
Шрифт:
Но Федорова первая его произнесла. Потом. Позже.
…Это был уже медовый период их отношений.
Как сказано в «Даме с камелиями»: «Ровно три месяца с тех пор, как они, охваченные взаимной страстью, покинули шумный Париж и поселились… в полном забвении всего окружающего».
В их случае — забвение всего окружающего заключалось в том, что Джульетта отказалась от клиентов. Она теперь принадлежала только ему. И… Ну, все в точности как
«Тихо и счастливо летит время».
И он действительно ее любит, и для него действительно не имеет значения, каким образом она еще недавно зарабатывала деньги.
И она первая в блаженном счастливом спокойствии, полеживая на тахте, сказала тогда, глядя на букет роз, осыпающийся в вазе (лепестки попадали в круг света от настольной лампы — и цвет их был темно-багряный, глубокий, до черноты):
— Похоже, правда?
— Что похоже?
— Ну… «Она любила цветы камелии за то, что они без запаха, и богатых мужчин за то, что они без сердца».
— А… Верди.
— Да. «Травиата»…
— Похоже.
— Сержик, ты слышал, какая главная беда на закате тысячелетия? — поинтересовалась у него Джульетта. — Жизнь стала копировать искусство! Люди подражают героям кино, они копируют сочиненную, придуманную картинку. Не реальную, а созданную чьим-то воображением жизнь! Не то что раньше, когда искусство старалось отразить жизнь. Теперь жизнь отражает искусство.
— Пожалуй, — заметил он.
— Ты чувствуешь, как похоже?! — Джульетта обвела комнату взглядом. — «Полумрак спальни… Вспыхивают хрустальные грани безделушек на туалете… серебряным блеском отливает равнодушная гладь зеркала…»
— Да, да. — Он рассмеялся. — Просто удивительно!
— «В жардиньерках борются со смертью розы и выносливый вереск… Они погибают без воды. Их госпожа погибает без надежды на счастье»!
— Вот только «вереска выносливого» у нас нет… А так точно: «Травиата».
— И даже то, что у тебя такая фамилия… Не совсем, конечно, Жермон, но все-таки…
— И то, что ты…
— Да, и то, что я — куртизанка высокого пошиба.
— Извини!
— О, не извиняйтесь. И твой строгий отец, который никогда не позволит тебе любить куртизанку.
— Да-да, и «молодой
— Сойдет. Там вполне, в отличие от развращенной столицы, строгие, пуританские нравы, не так ли?
— Так.
И, воображая себя Дорманом, он стал выстраивать мизансцену.
Тот диалог с Федоровой он вспомнил почти дословно, когда медовый период их романа закончился.
В тот вечер Джульетта принялась флиртовать у него на глазах, как и подобает легкомысленной женщине, отнюдь не случайно ставшей «жрицей любви».
Он пришел в ярость. Он увез ее «домой». Дома после краткой «любви» ярость прошла.
Он оглядел комнату… «Полумрак спальни… В жардиньерках борются со смертью розы и выносливый вереск… Они погибают без воды. Их госпожа погибает без надежды на счастье!»
Много раз воссоздаваемое в воображении видение (ведь он уже столько раз, воображая себя Дорманом, выстраивал эту мизансцену) стало сливаться с реальностью…
Итак… «Полумрак спальни. Рядом с кроватью столик — на нем лекарства…» Начало третьего действия.
Он знал, что шампанского она выпила почти целую бутылку.
— Сержик, ты не дашь мне воды? — Джульетта поднесла руку к пересохшим губам.
— Минералки?
— Да. И одну таблеточку, пожалуйста…
Таблетки снотворного она растворяла в воде.
— Нельзя. Нельзя смешивать со спиртным, ты же знаешь…
— От одной ничего страшного…
— Ну, как хочешь.
Он бросил таблетку в высокий бокал и стал смотреть, как пузырьки поднимаются к поверхности, на их движение.
Что-то похожее на рекламный ролик, где из кубиков льда возникают какие-то видения… Что возникало в его бокале? Возникало, что он неудачник. С которым судьба обходилась жестко и без церемоний. Она отняла у него голос. Отняла руками девушки, которая когда-то, в юности, посмеялась над его любовью.
Сейчас он жалкий, третьесортный. А мог быть как знаменитый тенор Милютин. Да, скорей всего после подростковой ломки у него прорезался бы чудесный — Жермон и Радамес — настоящий тенор… Или нет… он мог бы быть как сам Дорман, да, как знаменитый Дорман…
Если бы та тварь бездушная, та девка, не сломала что-то в его душе. Не сломала его уверенность. Его силу, необходимую для жизни и создания искусства. Ее смыло тем ледяным дождем, под которым он шел, когда та тварь выгнала его.