Любовь далекая и близкая
Шрифт:
– Разве может быть не права „одинокая взрослая женщина“? Ну, Нина… Главного инженера огромного предприятия отчитала, словно двоечника. Но как говорится, и на том спасибо! – Коля, ты шутишь, а я серьезно…
– А я еще серьезнее. Ты когда покидаешь этот памятный курорт? – Коля поднялся, встал напротив и посмотрел на меня. В его взгляде была такая решимость!
– Через три дня заканчивается моя путевка. А что? – ответила я.
– А то… что моя ссылка сюда заканчивается через неделю. Значит, здесь мы оба будем находиться как минимум три дня. Не удивляйся, но я привык сам принимать серьезные решения. Поэтому предлагаю в течение этих трех дней не встречаться и не разговаривать друг с другом. Думаю, этого времени будет достаточно, чтобы все обдумать и проверить наши отношения на прочность. Как тебе мое предложение?
– Не знаю, – я была растеряна и не готова к такому предложению. – Давай попытаемся, если получится…
– И вот тогда узнаем, кто без кого не может жить. А теперь по домам, идем не торопясь. – Такой решительный Николай нравился еще больше. Мне очень хотелось в эти секунды обнять и поцеловать его. Но я сдержалась и только взъерошила его густые, чуть вьющиеся волосы.
…Наступившая ночь была ужасной. Я с трудом засыпала, но, увидев нелепый сон, просыпалась с одной и той же мыслью: как быть дальше? Остаться на
Проснулась от негромкого стука в окно. Я подошла к нему, отдернула шторку и обомлела: за окном стоял Николай, красивый, улыбающийся. Я накинула халат, выбежала во двор и впустила его. Он поднял меня на руки и прижал к себе так сильно, что я чуть не задохнулась. „Ну, здравствуй, бегунья!
А ведь мы так не договаривались. Убегать, прятаться… – Николай поставил меня на ноги, взял мое лицо в свои ладони, прижался к нему. – Всю Пермь обегал, искал тебя, боялся, что не найду. Спасибо милиции, помогли. А мы что, так и будем во дворе стоять? Может, покажешь свой терем-теремок?“
Как мы провели вечер за чаем, рассказывать не буду. О чем бы ни говорили, думали больше о том, как мы счастливы, потому что снова вместе. И это сводящее с ума состояние счастья затмевало даже волнующее ожидание интимной близости, о которой мы, конечно же, мечтали, тщательно скрывая друг от друга это желание. И когда наконец оба оказались в одной постели, под общим одеялом, то какое-то время лежали неподвижно, вытянувшись в струнку. Столько лет прошло, но я и сейчас помню первое Колино прикосновение, на которое я ответила, ласково погладив его руку. А потом был взрыв. Мы стали неистово целоваться. Покрывая поцелуями каждый миллиметр любимого тела, пытаясь оттянуть момент наступления такой желанной близости. И когда эта вершина человеческой любви нас накрыла, мы оба едва не потеряли сознание. А придя в себя, стали что-то лепетать. Но волна страсти снова захлестывала нас с головой. Лишая рассудка… И так продолжалось до рассвета… Утром, провожая Колю, я не плакала, только, перекрестив его, умоляла беречь себя и хранить семью. О том, как поддерживать наши отношения, мы не говорили – на это просто не было времени. Да и зачем что-то загадывать? Ясно было одно: порвать теперь наши отношения, ставшие близкими, нам не удастся. И пытаться это сделать не стоит.
Николай написал письмо первым, сообщив, что ему лучше писать на главпочтамт Нижнего Тагила до востребования. В письме было столько нежности, тоски и даже отчаяния, что я тут же ответила ему, успокаивая и обещая помнить его, так как очень к нему привязалась. Постепенно переписка вошла в нашу жизнь и стала такой же необходимой, как радио, телевизор, которые мы слушаем и смотрим ежедневно.
Коля рвался в Пермь, настаивая на встрече. Но я запретила ему приезжать, так как не хотела, чтобы Саша знал хоть что- то о моем курортном романе. И вдруг грянула беда. В партийный комитет завода пришло анонимное письмо о том, кто коммунист Стрелков Николай Иванович, главный инженер завода, ведет аморальный образ жизни, поддерживая близкие отношения с посторонней женщиной. И когда от Николая потребовали назвать эту женщину, он послал партком к черту и ушел с заседания, хлопнув дверью. За такую неслыханную дерзость ему пообещали исключение из партии и даже освобождение от должности главного инженера. Но выручили друзья, с которыми Николай учился в Уральском политехническом институте, занимавшие высокие посты в Министерстве машиностроения. Они моментально оформили его перевод на должность генерального директора только что построенного Красноярского машиностроительного завода. Рассвирепевшие парткомовцы только развели руками, так и не успев наказать строптивого коммуниста. Обо всем этом мне рассказал сам Коля, позвонивший на работу в детсад; сообщив, что теперь, пропадая на заводе сутками из-за многочисленных недоделок, живет лишь мечтой о встрече со мной. А спустя месяц после переезда в Красноярск, получив большую трехкомнатную квартиру, заявил, что намерен готовить документы для развода, а меня готов привезти в Красноярск хоть завтра. Я ответила, что ни в какой Красноярск я не поеду, а если он вздумает развестись с женой, я прекращу с ним всякое общение. Но он продолжал настаивать на своем. И тогда я не стала отвечать на его письма и звонки, когда он звонил на работу. И однажды, рассердившись, даже не прочитав его очередное письмо, изорвала его в клочья, сложила клочья в конверт и отправила ему. Господи! Как я жалела о глупости, которую совершила! Николай перестал писать, теперь писала письма я. Одно, второе, третье… В них я просила извинить меня за отвратительный поступок. Но все было напрасно. Николай не отвечал. Не берусь описывать свое состояние.
Не хватает слов. Правда, еще оставались его письма, который я перечитывала, если совсем было невмоготу. И читая их, всегда плакала. Так было жаль потерянной впопыхах любви. И невыносимо больно от потери этого очень близкого мне человека. Страдала я и от неизвестности. Что с ним? Прижился ли он в чужом огромном городе, где нет ни друзей, ни знакомых? А как его карьера? Ведь Коля такой прямой и всегда идет напролом, если надо чего-то добиться. Дипломат он, я убедилась, никудышный… И наконец – его семья, с ней-то что? В Нижнем Тагиле они или уже с ним, в Красноярске? По привычке я заглядывала каждый день в почтовый ящик, надеясь на чудо – вдруг он напишет? Даже просила Господа, чтобы он упросил Колю написать мне. Но все было напрасно. Шло время, я стала успокаиваться и как-то, перечитав Колины письма, сожгла их, чтобы ничто больше не напоминало мне о нем. Ведь у меня не было даже самой малюсенькой его фотографии! Так что теперь я окончательно вычеркнула его из своей жизни. Но спустя несколько лет Господь все же сжалился надо мной. Оказавшись на педагогическом семинаре, который вот-вот должен был начаться в актовом зале горисполкома, я увидела на столе, возле которого проходила регистрация участников, стопку газет „Правда“. После регистрации каждому „семинаристу“ вручали по газете, причем бесплатно, советуя прочитать в ней передовую статью, посвященную тем же проблемам, которые мы намеревались обсуждать на семинаре, – проблемам воспитания детей и подростков. Пробежав по статье глазами, я сунула газету в сумку, решив спокойно прочитать дома. И ознакомившись, обратила внимание на заголовок другой статьи, набранный крупным шрифтом: „Советскому машиностроению – зеленую улицу!“ „Так…
„Какой ты молодец, Коля! Не сломался, не сбежал, когда беды и неприятности сыпались на тебя! – подумала я, восхищаясь его взлетом. – Уж ты прости меня за ту глупость, которую я совершила, послав тебе письмо… ну, то, в котором были кусочки твоего послания. Очень я тогда за тебя боялась и за твою семью переживала. Вот и сорвалась. Но теперь я спокойна. Все у тебя, я чувствую, наладилось, и слава Богу! У меня тоже все хорошо, тебя часто вспоминаю. А как подумаю, какие мы с тобой были глупые и что вытворяли, сразу сердце захватывает… Но представить, как первый заместитель министра прыгает через костер, все-таки не могу. Коленька! Удачи тебе и, главное, здоровья! Нина“.
…Вот так, Марина, я мысленно поговорила с ним последний раз. Больше о нем ничего никогда не слышала. Газету храню до сих пор. Хотя она уже, наверное, устарела. Он, возможно, министром стал. А письмо это я наконец заканчиваю, столько бумаги извела, ужас! Придется в большом конверте отправлять, и, конечно, заказным. Если хватит терпения дочитать мой „роман“ до конца, буду благодарна. Думаю, мы с тобой о нем еще поговорим, он ведь с намеком в твой адрес. Ты тоже очень, по-моему, доверчивая и добрая. Свою фотографию высылаю, но она десятилетней давности, сейчас я уже не такая, вижу – постарела очень.
Прощаюсь с тобой,
Нина Михайловна.
P. S. Привет от Саши!»
4
Через три дня почтальон Лида, с которой Нина Михайловна училась все десять лет в школе, принесла ей телеграмму.
– Опять, кажется, из Москвы. В этот раз тебе, – с любопытством глядя на бывшую школьную подругу, заговорила она. – В тот раз твоему Саше целая бандероль пришла, опять же из Москвы. От твоей соседки бабы Насти узнала, что невесту он нашел. Уж не москвичку ли?
– Успокойся, Лида. Невесту он действительно встретил, но никакая она не москвичка, а наша пермская девушка.
Лида была хорошим добросовестным почтальоном. Но вместе с почтой также аккуратно сообщала всем, с кем встречалась, и поселковые сплетни. Поэтому Нина Михайловна быстро свернула этот «свадебный» разговор и, попрощавшись с бывшей одноклассницей, вернулась в дом. Там, даже не присев, сгорая от нетерпения, прочла телеграмму. Она оказалась больше похожей на небольшое письмо. «Нина Михайловна, – было в телеграмме, – спасибо за такое очень откровенное письмо. Читала и перечитывала его со слезами. Так жаль и Вас, и Вашего Николая! Может быть, все-таки нужно было к нему съездить? Он же любил вас! Письмо беру с собой в Берлин. Возвращусь – позвоню Саше. А вы очень даже красивая. Марина».
– Сумасшедшая! Это же сколько ты денег выложила за такой длинный текст? – недовольно проворчала в меру экономная Нина Михайловна, кстати, давно побаивавшаяся, что богатый, не считающий деньги Смольников испортит сына, приучив сорить деньгами. Теперь же такая угроза привыкнуть легко тратить деньги могла исходить и от явно небедной Марины, что ее также настораживало. Но в случае с этой очень длинной телеграммой она прощала девушке расточительство: очень уж душевными были слова, сказанные в ее адрес, а также по поводу романа с Колей.
Обязательный Смольников, как и обещал, предварительно предупредил Александра о своем приезде в Пермь и в указанный в разговоре день появился в областной столице. Они встретились в конце кафе «Уют», что находилось вблизи роскошного здания объединения «Пермэнерго» на Комсомольском проспекте. Это действительно уютное, небольшое кафе они, нищие студенты-нефтяники, называли «Утюгом». Может быть, потому, что там все было просто и надежно, как в обычном домашнем утюге: недорогое, но сытное меню, дешевая пермская водка и настоящая живая музыка в исполнении трио – аккордеона, гитары и ударника.
Свободных мест в кафе было много, и друзья выбрали столик подальше от входа, заказав бутылку коньяка и хорошую закуску. И пока официант выполнял заказ, Леонид, как фокусник, стал вынимать из большого цветастого пакета обновки, которые привез по просьбе друга. Вначале это были две пары женских сапожек, производства Италии, изящных, как игрушки. После чего в руках Леонида оказался шикарный, черный, с едва заметной белой полоской двубортный костюм немецкого производства. Восхищенный этим великолепием, Александр быстро расплатился и спрятал бумажник в карман пиджака.
– Все? Премии привет? – спросил Леонид.
– Нет, еще на рубашку осталось, – улыбнулся Александр.
– Побереги эти остатки, в следующий раз привезу тебе сорочку с галстуком. Как жениха тебя оденем, а там, глядишь, и невеста объявится, Галя или Марина…
– Опять ты за свое, Леня! Давай обмоем чудо, которое ты привез, и займемся фотографиями. – Александр выложил на столик фотографии. – Вот они, целая пачка. Но вначале обмоем костюм и сапожки.
Коньяк подействовал на Смольникова сентиментально, приведя его в почти детский восторг. Он подолгу рассматривал каждый снимок, комментируя то, что на нем запечатлено, охая и вздыхая. Наконец собрал их и, бережно завернув в листок меню, положил в карман.
– Все, Саня! Решено – ни в какую вашу Пермь я не поеду! Остаюсь в Березниках. Выпьем за это мужское решение. Наливай, Саша.
– Стоп! Это какое такое мужское решение ты принял? Будь добр, объясни.
– А такое. Нечего мне здесь делать. В Перми своей чиновничьей швали – хоть завались! И тут еще я, Смольников Леонид Васильевич, собственной персоной, буду у них в ногах путаться. Не бывать этому!
– Ах вот ты как? – Александр наконец понял, почему вдруг замитинговал Леонид. – Ты не хочешь уезжать из своих Березников. Я правильно тебя понял? То есть отказываешься от повышения? Струсил, испугался? Отполировал до блеска свой участок, обзавелся гнездышком, нарожал детей – и на покой? Не стыдно давить в тридцать лет диван перед телевизором?
– Саня, ты диваном меня не кори! Я, если надо было, и кирпичи сам клал, и балки строгал. И, как ты выразился, «гнездышко» своими руками построил на заработанные деньги. Так что в выражениях советую быть аккуратнее!
– Ладно, успокоились. С коньяком свяжешься – не то наговоришь. Давай… как там у товарища Гоголя: «Повторим, – сказал почтмейстер, и выпили по шестой». Вот и мы давай прикончим бутылку – и больше ни-ни!
– Боишься, что Нина Михайловна в угол поставит?
– Угол не угол, а мораль выслушать придется.