Любовь до востребования
Шрифт:
На другой день с работы она позвонила по этому номеру. Милая девушка-секретарь посоветовала обратиться в Комитет солдатских матерей в Питере и даже продиктовала телефон. А еще через неделю Валя сидела в маленькой комнате напротив женщины с усталым приятным лицом.
— Так вы — невеста Ильи? — ласково и тихо спросила ее женщина.
— Бывшая, — залилась краской Валюшка. — У меня есть семья.
Она низко склонилась над столом. Женщина взяла ее за руку, крепко сжала в своих теплых жестких ладонях:
— Не
— Да, я пишу ему почти каждую неделю. Посылки посылаю. Правда, он меня ругает, говорит, что у него есть все необходимое. Теперь-то я понимаю — вы тоже ему помогаете.
Женщина только вздохнула.
— Мне бы очень хотелось что-нибудь сделать для Ильи, — запинаясь, проговорила Валя. — Что-то настоящее, большое, понимаете? Может, нужно собрать подписи в его поддержку? Я смогу, ведь мы из одного города.
— Что вы, милая, мы уже где могли собрали, а в вашем чудесном городе — в первую очередь, — ответила ей женщина. — Вы, главное, пишите ему, поддерживайте — это самое важное из всего, что сейчас можно сделать.
— А… думаете, есть хоть какая-то надежда?
— Честно? — Женщина пристально глянула Вале в глаза. — Нет, почти никакой. Дело пересматривать никто не станет. Единственная наша надежда, что мы сильно надоедим властям, и Илью выпустят раньше срока, допустим по амнистии. Ведь какой гадючник мы расковыряли, когда начали писать на эту тему? Сколько появилось публикаций о бедных наших мальчишках, бесправных и беззащитных перед армейским начальством!
Говоря это, она раскраснелась, выпрямила спину, глаза засверкали. Валя не смела спросить, что произошло с сыном этой женщины, какая беда привела ее в комитет.
— Вы, Валечка, приезжайте к нам, — прежним ровным голосом сказала женщина. — Вы такая славная девочка, мы всегда будем рады вас видеть. И пишите, пишите. В этом и будет ваша помощь. Впрочем…
— Что? — насторожилась Валя.
— Если вам так уж хочется помочь… — Женщина явно колебалась. — Скажите, у вас есть дети?
— Да, сын. Ванечка.
— Скажите, а вы не испугались бы съездить к матери мальчика, который был в плену вместе с Ильей? Она ведь наша, питерская. И тоже переписывается с Ильей. Она была бы рада вашему визиту. Что скажете?
Валя, конечно, испугалась. Но постаралась ничем не выдать своего малодушия.
— Да, я могла бы встретиться с ней, — твердым голосом ответила она.
На лестницу вышла, пошатываясь, как после болезни. Но едва спустилась на пролет, незнакомый мужской голос окликнул сверху:
— Куда же вы, девушка?!
Валя остановилась. Сверху к ней спускался мужчина лет сорока, поджарый и стройный. У него было красивое острое
— Вы меня зовете? — уточнила Валя.
— Конечно, вас. От нас, знаете ли, просто так не уходят. Так что шагом марш — пить чай.
Домой Валя вернулась совсем поздно, ошеломленная и взбудораженная. Впервые за много лет она почувствовала себя нужной, интересной. У нее появилось конкретное дело. А главное, она могла хоть что-то сделать для Ильи, а не просто писать ему письма.
«Дорогая моя Галинка! Не могу тебе сказать, где буду находиться в тот момент, когда ты получишь это письмо. Но точно знаю — я буду свободен!!!
О том, что я могу попасть под амнистию, я знал уже несколько месяцев. Но не был уверен, поэтому не написал тебе ни полсловечка. А вот сегодня ко мне пришел адвокат и сказал, что дело решенное.
Галя, в том, что случилось, есть доля и твоего труда. Я счастлив, что среди всех этих незнакомых мне людей, которые почему-то переживали и боролись за меня, была и ты, мой милый Галчонок!
А теперь, Галь, приготовься услышать самое главное. Когда-то перед своим первым возвращением я заверил тебя, что никогда не позволю себе вторгнуться в твою жизнь и что ты можешь быть совершенно спокойна. И я сдержал свое слово, хотя трудно даже передать, чего мне это стоило. Не было дня, чтобы я не пытался хотя бы издали увидеть твой дом. А сколько раз я несся с работы домой и рисовал перед глазами картину, как ты сидишь на нашей кухне и пьешь с мамой чай. Собственно, я и уехал из города потому, что, когда не стало мамы, я ожидал тебя так, что это превратилось в наваждение.
Помнится, я писал тебе как-то, что плен изменил меня, там я впервые осознал, что, как бы ни было велико желание изменить что-то в своей жизни, мир от этого не изменится. Но и тюрьма кое-чему меня научила. Я понял, что даже если заранее обречен на провал — действовать надо все равно. Чего бы это ни стоило тебе, а может, и не только тебе одному.
И поэтому, дорогая Галинка, в этот раз я не говорю тебе: ни о чем не тревожься, я не влезу в твою жизнь. Нет, влезу, и еще как. И сделаю все, чтобы отнять тебя у твоего мужа.
Возможно, ты испугалась теперь, может, даже начала меня ненавидеть и проклинать за такую неосторожность. Нет, ты как раз была очень осторожна. Ни в одном письме не написала мне прямо о своей семейной жизни. Только я, Галочка, давно, с первого твоего письма в тюрьму, догадался: ты очень несчастна. Несчастье сделало тебя не по годам мудрой. Сколько раз ты пыталась навести меня на мысль, что в тюрьме я более счастлив, чем некоторые люди на свободе. За этими строчками я видел тень твоей собственной беды.