Любовь и бесчестье
Шрифт:
Секундой позже корабль исчез из виду.
На раздумье времени не было. Руки автоматически производили знакомые действия, заученные за долгие годы. Монтгомери пытался зажечь горелку, но безрезультатно. Затем сбросил последний из мешков с балластом, заготовленных на крайний случай, но скорость падения не уменьшилась.
В конце концов, все, что он мог сделать, — это схватиться за одну из опор и приготовиться к удару о землю.
Земля неслась навстречу, готовясь принять его. Единственное, что он слышал, был свист ветра, будто Господь решил сжалиться над ним и приглушил звук его собственного
Монтгомери почувствовал столь острую печаль, что это его удивило.
Он не хотел стать призраком в жизни Вероники.
Черт побери! Он не хотел умирать.
Монтгомери исчез.
Толпа хлынула вперед, а Элспет потянула Веронику за рукав. Вероника стряхнула ее руку. Она видела, как шевелятся губы Элспет, но не понимала ни слова. Уши ее затопил гул, слова обрушивались на нее, как кирпичи.
— Падает!
— Несчастье!
— Погиб!
Мир накренился, начал медленно падать, воздух сгустился, стал походить на сироп. Ее вдруг охватил холод, руки у нее закоченели, кончики пальцев потеряли чувствительность. Странный туман опустился на нее, как серое покрывало.
Мысли Вероники стали вялыми, медлительными, будто процесс мышления представлялся ей чем-то новым. Ей следовало присоединиться к остальным, но она не могла двинуться с места. Ей надо было что-то сказать, а она потеряла дар речи.
Мимо прошла миссис Броуди:
— Я возьму корзинку, леди Фэрфакс.
Ах да, корзинку! Ту самую, что миссис Броуди всегда использовала, если кто-то из слуг заболевал или получал увечье.
Вероника закрыла глаза и попыталась вспомнить, как дышать. Ведь дыхание необходимо. Или нет? Но вот она снова дышит. Она открыла глаза и заметила Элспет, которая смотрела на нее как-то странно. Рука девушки сжимала ее руку. Тетя Лилли не одобрила бы этого. Служанка ни в коем случае не должна проявлять фамильярности и прикасаться к госпоже.
«Я не смогу снова пережить этого».
Она произнесла это вслух? Должно быть, так, потому что Элспет смотрела на нее с сочувствием. И это было даже хуже. Или нет?
Монтгомери упал.
«Я не могу снова потерять кого люблю».
Она не могла любить Монтгомери Фэрфакса. Он был раздражающим американцем, считавшим, что на свете нет ничего лучше Виргинии. У него была отвратительная манера молчать в то время, когда любой воспитанный человек должен был бы говорить. Он редко раскрывал себя, а когда делал это, то обнаруживал такую степень боли или гнева, которую она не могла выдержать.
И все же Монтгомери ввел ее в царство страсти и стал спутником на всех ступенях наслаждения. Вероника всегда хотела, чтобы он прикасался к ней, даже в самое неподходящее для этого время.
Она не могла его любить и все-таки любила.
Возможно, он погиб.
«Я этого не вынесу».
Вероника не могла сдвинуться с места. Она приросла к земле так же крепко, как вереск. Ветер трепал ее волосы, играл ими, бросал пряди ей в лицо.
Сердце Вероники, упорствовавшее
Она не смогла бы обходиться без него. Она не могла бы опуститься на колени возле его искалеченного тела. Она не могла бы баюкать его голову на коленях и отвести его густые черные волосы от красивого лица. Она не смогла бы произнести шепотом слова прощания и слова любви, которых никогда ему не говорила, никогда не отваживалась сказать.
Монтгомери.
В момент перед столкновением с горой все мысли Монтгомери были о Веронике. Не о его братьях или Кэролайн, но о женщине, которая его завораживала, забавляла, очаровывала с самой первой их встречи.
Ветер нес гондолу, пока не перевернул ее так, что Монтгомери чуть не выпал из нее. И как раз когда он был уверен, что сейчас разобьется о скалу, воздушные потоки снова принялись играть с ним, как кошка с клубком ниток.
И вдруг зона столкновения изменилась. Он больше не был обращен лицом к скале, а оказался поблизости от деревьев, окружавших Донкастер-Холл.
Несколькими секундами позже его понесло на древние дубы, будто Господь и ветер вдруг устали играть с ним.
Звуки, нарушавшие тишину, означали только, что ветви вокруг него трещат и ломаются, а захваченная ими в плен гондола стонет, скользит и снова оказывается в ловушке.
Постепенно Монтгомери начал воспринимать крики и вопли, доносившиеся до него снизу, но теперь их природа изменилась. Вместо панического ужаса в них слышались возбуждение и радость. Он взглянул вниз через край гондолы, вцепившись в ближайшую ветвь для опоры, и махнул рукой.
Среди первых, кто прибыл на место, оказался Рэлстон. За ним следовало несколько юношей, обычно приставленных к конюшням. Все горничные с первого этажа прибежали сразу и вместе, гогоча, как стадо гусей.
Муж Элспет Робби, члены пожарной команды в красно-синих униформах, Том — все были здесь.
Но где, черт возьми, Вероника?
Разве она не должна находиться здесь? Разве не ее голос он должен был услышать раньше всех других? Однако Монтгомери поспешил отбросить все мысли, стараясь выбраться из гондолы прежде, чем та рухнет из своего непрочного положения среди ветвей.
— Ваша милость? — спросила Элспет, касаясь ее руки.
Вероника заморгала и открыла глаза:
— Да?
— Вы не хотите подойти к лорду Фэрфаксу?
— Конечно, — ответила Вероника спокойно, четко и ясно произнося каждое слово.
Но нет, Господи, она не могла этого сделать. Она не могла видеть его искалеченным. Она бы этого не вынесла.
Вероника подхватила свои юбки. Как хорошо, что в это утро она попросила Элспет туго не зашнуровывать ее корсет. Она могла в нем дышать.
«Господи, дай мне сил!»
Однажды прежде ей уже случилось остаться одной среди шумной толпы, окружившей ее, гадая, разразится ли она слезами. А она стояла в молчании с сухими глазами, глядя, как ее мир рушится.
Здесь были все. Все обитатели Донкастер-Холла уже направлялись к деревьям. Всё, что Вероника сумела сделать, — это протянуть руку к ним, а они молча расступились, образовав коридор, чтобы она могла подойти к Монтгомери. Но она осталась там, где стояла, на краю толпы, стараясь обрести мужество, которого у нее не было.