Любовь и честь

Уоллес Рэнделл

— Это я понимаю, — кивнул я, стараясь выглядеть невозмутимым. — Так значит, Анна вам сразу сказала об этом. А вы были другого мнения?

— Да мы столько обсуждали эту тему, что решили спросить у самой графини, но она только улыбалась в ответ. Думаю, это не было ее задачей, просто Потемкин не возражает против того, чтобы у императрицы появился новый любовник…

— Погодите, погодите. Так кто же посылает пруверов — Потемкин или императрица?

— Хороший вопрос, хотя ответить на него трудно. Их желания очень часто совпадают.

— Прошу прощения, продолжайте.

— Да

в общем и так все ясно. Графиня Бельфлер выбирает любовника для себя, но если ей попадается кто-то исключительный, она может порекомендовать его императрице, и если той он придется по вкусу, то она не поскупится на милости. Графиня была в таком восторге от ночи, проведенной с Горловым, прежде чем Серж заболел, что не собиралась уступать его даже императрице. Она заявила об этом всем нам. Репутация Сержа как мужчины и любовника была спасена, и всем стало ясно, что в супружеской неверности виновна только его жена.

— И графиня обсуждала это с вами в присутствии Беатриче? — спросил я, глядя в пол. Я специально упомянул имя своей возлюбленной, понимая, что, судя по всему, Шарлотта пришла поставить меня на место после моего визита к Беатриче в дом князей Мицких.

— Беатриче всего лишь служанка. И к тому же полька.

Это краткое замечание сразу все объяснило. Для Шарлотты и ее подруг служанка была чем-то вроде собаки, при которой никто не стеснялся говорить и делать, что ему вздумается.

Я, конечно, мог возразить, что Беатриче по отцу шведка. А мать? Что ж, Польшу столько раз завоевывали, что там смешалась практически вся Европа. Но я не сказал этого, потому что Беатриче вряд ли это понравилось бы. А ведь западные поляки могут запросто называть себя немцами, а те, что живут на востоке — русскими. Что же касается поляков, которые пытались искать лучшей жизни в России, то они могут называться кем угодно, и, тем не менее, Беатриче сказала, что она полька. Поэтому слова Шарлотты и тон, которым эти слова были произнесены, сразу вызвали у меня глухое раздражение.

— Послушайте, Шарлотта…

— Светлячок, — перебила она, взяв меня за руки. — Мы все знаем, что вы обратили внимание на Беатриче. Вы восхищались тем, как она ездит верхом, в тот день, когда спасли нас от казаков. Но вы же не можете…

— В тот день, когда я спас вас? Так вы изволили выразиться? — в свою очередь перебил ее я. — А я вам сейчас скажу, Шарлотта, как перед Господом Богом! Никто из нас не сидел бы здесь, если бы не Беатриче. Мы с Горловым были бы мертвы, а вы и остальные благородные дамы… — Я не договорил, но не потому, что не знал, что сделали бы казаки с благородными дамами, а от неожиданной горечи, захлестнувшей грудь.

— Знаю, знаю, — закивала Шарлотта и улыбнулась. — Вы уже говорили об этом. И князю, и Шеттфилду, и, по-моему, всему Санкт-Петербургу. И мы восхищались вами, вашей честностью и прямотой. Дорогой мой Светлячок, я сама обожаю вас за это. Вы поступаете, как истинный джентльмен. Но все же не стоит позволять благородству влиять на наше восприятие, вы понимаете, о чем я?

Не знаю, что ответил бы я на эти слова, но в это время внизу хлопнула дверь и до нашего

слуха донесся истерический вопль женщины: «Никогда! Ни за что! Не бывать этому!»

Мы с Шарлоттой, не сговариваясь, вышли из комнаты и осторожно выглянули вниз. Там по холлу, словно тигрица по клетке, расхаживала черноволосая, с тонкой талией и высокой грудью женщина, которую смело можно было назвать красавицей, если бы не раскрасневшееся от гнева лицо. И тут же мы увидели Горлова, который спокойно снимал шубу и шапку, словно не замечая этой женщины. Он небрежно бросил вещи на руки озадаченного слуги и куда-то вышел, но вскоре вернулся с дымящей трубкой и стал задумчиво прохаживаться по комнате, по-прежнему совершенно не обращая внимания на негодующую женщину.

— А я тебе говорю — этому не бывать!

Шарлотта подтвердила мою догадку, прошептав:

— Это же графиня Горлова!

А сам Горлов, между тем, все так же задумчиво направился в столовую. Графиня последовала за ним, продолжая выкрикивать одни и те же слова.

Выглянув в окно, я увидел две кареты, стоявшие у дома. Одна из них, принадлежавшая Горлову, тронулась с места и свернула в конюшню, а другая, вероятно, та, на которой приехала графиня, осталась у крыльца. Я был так поглощен разговором с Шарлоттой и своими чувствами к Беатриче, что даже не слышал, как они подъехали к дому. Я представил, как графиня в карете преследовала Горлова через весь город, выкрикивая те же слова, что кричала сейчас.

Горлов и графиня снова появились в холле. В одной руке Горлов держал бутылку вина и бокал, а в другой — дымящую трубку. Он направился к лестнице, ведущей наверх, и мы с Шарлоттой, смутившись из-за того, что невольно стали свидетелями семейной драмы, поспешно вернулись в комнату и, усевшись на кушетку, сделали вид, будто всецело увлечены разговором и ничего не видим и не слышим.

Но это оказалось лишним. Горлов прошел мимо открытых дверей комнаты к себе в спальню, словно не заметил нас, а рыдающая и кричащая графиня, похоже, действительно нас не видела.

Горлов зашел к себе в спальню и захлопнул дверь прямо перед носом жены. На секунду воцарилось молчание, но затем за ним последовал такой взрыв негодования со стороны графини, что Шарлотта моргнула и схватила меня за руку.

— Ты клялся! Давал обет! И я не разведусь с тобой, понял?! Никогда!

Я уже подумывал о том, как бы нам с Шарлоттой тихо проскользнуть вниз по лестнице, — хотя вряд ли кто-то из супружеской четы оценил бы нашу деликатность, — но графиня вдруг замолчала, а потом, видимо, решила сменить тактику.

— Ты лжец! — громко заявила она. — Ты точно такой же, как твой отец.

Через секунду выбитая дверь повисла на одной петле, а на пороге спальни возник Горлов. Графиня побледнела, но с места не сдвинулась. Рубашка Горлова была забрызгана вином — он, видно, раздавил в руке бокал, когда услышал эти слова, но его лицо было куда краснее, чем вино на рубашке. Бутылка, которую он сжимал в руке, с тихим звоном разбилась о дверной косяк, и Горлов, словно кинжал, занес оставшееся в его руке острое горлышко над головой графини.