Любовь и другие диссонансы
Шрифт:
Анна включила воду, приняла душ, и только потом заплакала.
«Наплевать! Я бы выдержала еще сотню пощечин, если это — плата за любовь Струны!»
Через полтора часа, свежая и бодрая, с все еще горящими после пощечин щеками, она стояла перед Мариной Петровной.
— Анечка! — воскликнула та, — я так переживала! У вас все в порядке? Как вы себя чувствуете?
— Марина Петровна, — улыбнулась Анна, — давайте, мы выпьем кофе, и я вам все расскажу.
Они уселись за маленький столик.
— Марина Петровна, — произнесла Анна, — такое случилось со мной впервые в жизни… Я влюбилась, я наконец поняла, что это такое — любовь! Только сейчас…
Взволнованно и сбивчиво она поведала
Марина Петровна слушала, не перебивая, не задавая вопросов. Сказала лишь:
— Знаете, Анечка, любовь — это такая редкость… Надо хвататься за нее обеими руками и не отпускать… Беречь… Анечка, вы счастливы?
— Да, — сказала Анна серьезно, — я счастлива.
Большая группа китайских туристов вывалилась из четырех автобусов, остановившихся у гостиницы, и плотным кольцом окружила бюро обслуживания в ожидании ключей от номеров. Я подумал, что китайцев всегда много, и не только в Китае. Спотыкаясь об их чемоданы, с трудом добрался до лифта. И вдруг услышал:
— Господин Струна, господин Струна, подождите, пожалуйста, подождите!
Молодой служащий ресепшн, торопливо пробираясь сквозь толпу, бежал ко мне, размахивая белым конвертом.
— Господин Струна, мы пытались связаться с вами еще вчера вечером, но ваш телефон не отвечает. Вам следует немедленно позвонить в Берлин. Ваш сослуживец, — он взглянул на конверт, — некий господин Кошуа просит срочно ему позвонить. Он многократно звонил нам в течение суток. И ночью тоже. А сегодня утром к нам приходил сотрудник немецкого посольства.
— Не Кошуа, а Джошуа. И не сослуживец, а друг, — поправил я, вскрывая конверт.
На распечатке электронного письма, адресованного директору гостиницы, было написано по-немецки:
Струна, куда ты, мать твою, подевался?!!
Я обзвонил всю Москву и окрестности, включая немецкое посольство. Не хочется верить, что ты умер. Ты не должен сейчас умирать, Струна. Не имеешь права.
Номер твоего мобильника снится мне по ночам. Почему ты не носишь его с собой? Ты нужен нам, Струна. Очень нужен. Больше Свену, чем мне. Если ты не позвонишь сегодня (среда), я замучаю девиц из бюро обслуживания до смерти.
ПОЗВОНИ КАК МОЖНО СКОРЕЕ, Джошуа А., Панков.
После этого следовало длинное послание по-английски директору гостиницы, в котором Джошуа сначала просил немедленно найти меня, потом требовал передать мне это письмо и наконец грозил неприятностями, если его просьба не будет выполнена.
Видимо, случилось что-то серьезное. Я вспомнил, что, уезжая с Анной в Санкт-Петербург, оставил свой сотовый на ночном столике, рассудив, что он мне там не понадобится.
Меня охватило страшное беспокойство. Все лифты были заняты китайцами, и я бросился к лестнице. С трудом переводя дыхание, вбежал в свой номер. Пол в прихожей был усыпан конвертами, которые в мое отсутствие, видимо, просовывали под дверь. В моем телефоне было около ста пропущенных звонков от Джошуа, и вся память забита эсэмэсками. Я сел на подоконник, закурил и набрал его номер.
— Струна, — услышал я его спокойный голос, — хорошо, что ты не умер. В ночь с понедельника на вторник Свен пытался покончить с собой. Какой-то писака из берлинской газетенки обиделся на него за то, что он не хотел дать ему интервью, и в ресторане его жены добыл за деньги какую-то лживую информацию. Потом сфотографировал могилу
— Да здесь я, здесь. Я тебя слушаю. Свена больше нет? — спросил я.
— В том-то и дело, ему не повезло, он выжил. Видимо, не заметил, что перед грузовиком ехал мотоциклист. Молодой студент из Берлина. Парень заметил тело на дороге, начал резко тормозить, упал, и Свена мотоциклом отбросило к отбойнику, разделяющему полосы движения. Он лишился обеих ног до бедер и весь искалечен. У него сотрясение мозга, повреждена селезенка, пробито легкое, и только одно ребро уцелело. Но он жив. Его и мотоциклиста вертолетом доставили в клинику «Шарите» в Лихтерфельд, где когда-то была клиника Штиглица. Парень по дороге умер, а Свен выжил. Мы со Шмидтовой дежурим у него. Она по ночам, а я днем. Без дозы я не могу это выдержать, поэтому дневные дежурства для меня отпадают. Мы с ней сменяем друг друга. Свен редко приходит в сознание, постоянно бредит. А приходя в себя, говорит о тебе, Струна, — добавил Джошуа тихо. — Ты можешь приехать? — попросил он, помолчав.
— Который час? — спросил я.
— У нас — седьмой, начали развозить ужин.
— Значит, тут восемь. Дай мне пятнадцать минут. Я узнаю расписание самолетов и позвоню. Если сегодня рейса нет, прилечу самым первым завтра утром.
— Я скажу Свену. Он обрадуется, потому что очень тебя ждет. Может, тогда хоть умрет спокойно. В аэропорту возьми такси до Лихтерфельда. Мы со Шмидтовой будем ждать у входа в клинику. И купи для Свена водки. Он говорит, русская водка самая лучшая. И для Норберта тоже купи. Она ему точно понадобится, правда, сейчас он в следственном изоляторе, но послезавтра его выпустят. Узнав про Свена, Норберт вместе с таким же обдолбаным приятелем поехал в редакцию газетенки. Взял с собой совковую лопату из котельной и поджидал этого журналиста. А потом черенком лопаты отбил ему почки. Полицейские долго не могли поверить, что лопату можно так крепко держать культями. Но были свидетели, Норберта арестовали. Мы организовали в Панкове сбор подписей под петицией о его освобождении. Это, конечно, лишнее, его и так выпустят. Ему ведь некуда бежать. И на суде это примут во внимание. Ты слышишь меня, Струна, сукин сын?!
— Слышу, Джошуа, слышу.
— Это хорошо. Возьми себя в руки и не плачь. И выясни насчет самолета…
Я бегом кинулся в бюро обслуживания. Рейс на Берлин вылетал из Шереметьево в 23.10 по московскому времени. Было четыре свободных места. Я вернулся в номер и снова набрал Джошуа.
— Я прилечу в Шёнефельд сегодня в 23.40. Прямо из аэропорта приеду в клинику. Будь там. И не переборщи с дозой.
Я вернулся в номер и побросал вещи в чемодан. Мне должны были вызвать машину. Я волновался, что дорога до Шереметьево может занять много времени, но служащий бюро обслуживания успокоил, сказав, что «сегодня среда и уже довольно поздно, да еще наш Василий за рулем, так что все сложится удачно».