Любовь и ненависть
Шрифт:
научным учреждением, то будьте последовательны, позвольте
мне самому подбирать для себя кадры.
Старик начал возбуждаться, и я попытался успокоить его:
– Стоит ли из-за такого пустяка волноваться?
– Как же не стоит, друг мой! - Порхающие брови его
изогнулись и застыли в изумлении.
– Я поговорю с кем надо. Все будет в порядке, -
пообещал я, хотя и знал, что ничем не могу ему помочь.
Старик, кажется, успокоился, посмотрел
полными благодарности глазами и заговорил уже негромким,
мягким голосом:
– Эх, друг мой! Побольше бы таких нам людей, как вы. И
все было бы хорошо. Отлично... Позвольте мне быть с вами
откровенным? - прервал он себя, посмотрел мне в глаза
пристально, ласково и доверительно: - Я никогда не кривил
душой, всегда говорил прямо и откровенно все, что думаю.
Представляете ли вы, Марат Степанович, как много вы
сделали и делаете для нашей науки, для культуры? Ваш
журнал "Новости", хоть он и скромный, ведомственный, стал
трибуной всего передового, прогрессивного. У вас
удивительное чутье к новому. Вы, как никто другой, умеете
вовремя поддержать молодежь в ее начинаниях, дерзаниях. А
ведь за ней будущее. И это мне больше всего в вас нравится.
Вы работаете на будущее, и за это вам низкий поклон.
Поверьте - это не просто комплимент уважаемому человеку. Я
говорю от чистого сердца.
Вообще-то к подобным речам я привык, их много
произносилось в хмельном застолье, трудно было
разобраться, кто говорит искренне, а кто лижет зад. Да я,
собственно, и не старался разбираться, потому что знаю себе
цену. И все же похвала мудрого Двина, этой щедрой
доверчивой натуры, меня растрогала.
– Что вы, Евгений Евгеньевич, - скромно сказал я, - все
мы делаем, что в наших силах.
А он, не обращая внимания на мою реплику, которой я
нечаянно прервал его, напряженно продолжал:
– Помогать людям - это у вас в крови. И дай вам бог
сохранить навсегда это великое и святое чувство. Вы только
поймите меня, старика, правильно: я свое прожил, много на
свете повидал разного и людей - тоже. В жизни, друг мой,
всякое случается. Полагаю, что вам, как бывшему моряку,
легко понять. Жизнь - море. Она тоже штормит, и надо суметь
удержаться на поверхности, чтоб не утонуть. Не окажись у
меня в трудные годы друзей, которые помогли мне, так сказать,
материальными ценностями, я не смог бы создать ценностей
научных. Теперь у меня все есть. Есть гораздо больше, чем
нужно мне, старику. В могилу с собой
наследников, настоящих, которым не обидно оставить
заработанное честным трудом, у меня нет. И я сделал
завещание... на ваше имя, дорогой друг, в знак глубокой
благодарности за вашу прошлую, настоящую и будущую
деятельность в деле покровительства наукам и культурам.
– Да что вы, Евгений Евгеньевич!..
– заговорил было я,
ошеломленный таким неожиданным сообщением, но Двин
умоляющим жестом остановил меня и продолжал заранее и
хорошо продуманный монолог:
– Нет-нет, погодите. Я прошу понять меня правильно...
Ведь наследство, завещание в нашем обществе не очень
культивируется, что ли. И я, знаете, решил, что лучше при
жизни... лично вручить завещанное своему наследнику.
С этими словами он натуженно встал, тяжело опираясь
на подлокотники, подошел к письменному столу, взял лежащую
на нем приготовленную черную кожаную на молнии папку, чем-
то наполненную, и положил ее передо мной на круглый
журнальный столик.
– Это вам, - сказал он, стоя возле меня и положив мне на
плечо свою мягкую стариковскую руку. - Пригодится. У вас
впереди большая жизнь. И я уверен - вы с пользой для дела
распорядитесь моими скромными дарами.
– Дорогой Евгений Евгеньевич, - взволнованно заговорил
я вставая, - я очень тронут вашим вниманием, но думаю, что я
его не заслужил и недостоин такой чести.
– Эх, друг мой, позвольте мне лучше знать, кто достоин и
кто заслужил... Прошу вас.
На узком лице его четко отпечатались следы душевной
усталости, только в глазах, почему-то всегда холодных,
струился свет.
Я взял папку и сразу ощутил ее тяжесть. Снова
поблагодарил старика. В это время зазвонил телефон. Двин
взял трубку, послушал. С кем-то поздоровался и затем передал
мне: - Вас, Марат Степанович,
Звонил известный клоун, заслуженный артист республики
Степан Михалев. Он спрашивал, скоро ли я освобожусь,
потому что у Наума Гольцера все готово, он, Михалев, вместе с
Чухно едут туда и просят меня не заставлять себя ждать.
Евгений Евгеньевич понял, что я тороплюсь, и не стал меня
задерживать, только посоветовал, кивнув на папку, обращаться
с ней поаккуратней и не потерять, лучше всего сейчас же
отвезти ее домой. Я заверил, что все будет в порядке. Но
домой решил не заезжать, так как мог нечаянно столкнуться с