Любовь и смерть Катерины
Шрифт:
— Чиано, погибли люди, представляешь?
— Я слышал, дорогая. Просто чудовищно.
— И зачем кому-то понадобилось творить такую жестокость?
— Боже мой, милая, ты же знаешь, что на свете полно сумасшедших придурков и у каждого из них — собственная безумная идея.
— Но это могли бы быть мы. Тебя могли убить. Или меня.
— Или Эрнесто.
Указательным пальцем Мария водворила очки на место и печально кивнула.
— Да, Эрнесто тоже мог пострадать.
— Но разве тебе не кажется, — задумчиво и проникновенно сказал сеньор Вальдес, — что лучший способ борьбы
Сеньора Марром ничего не ответила, лишь изящным движением поднесла к губам чашку и отпила крошечный глоток кофе так осторожно, что на белой кромке не осталось следа помады.
— Да, именно так я и думаю, Мария. Это естественная человеческая реакция на то, что произошло. Мы должны… оказать друг другу посильную поддержку. Как ты считаешь?
Настал момент кабесео. По идее именно сейчас им следовало обменяться взглядами, однако очки сеньоры Марии Марром были слишком темными, так что ее глаз не было видно.
На столе перед ней лежала маленькая и совершенно бесполезная сумочка, слишком дорогая даже для жены банкира. Мария протянула руку, достала из нее несколько монет, встала и небрежным жестом разгладила чуть помявшееся платье.
Сеньор Вальдес осторожно переложил букет фрезий с пассажирского сиденья на заднее и накрыл их пиджаком. Когда он обошел автомобиль, чтобы помочь даме сесть, сеньора Марром уже ждала около передней дверцы, покачивая висящей на пальце сумочкой, как метрономом, будто измеряла его медлительность секундами.
Она легко опустилась на сиденье и плавным, элегантным жестом перенесла внутрь автомобиля длинные голые ноги — как учила ее в детстве мать, как ее мать когда-то инструктировала бонна.
Сеньор Вальдес осторожно захлопнул дверцу, которая, как обычно, защелкнулась с солидным и мелодичным щелчком — синонимом высшего качества, — и сел за руль.
Мария сказала, не глядя на него:
— Что же, думаю, ты прав, Чиано. Прав, как всегда. Не стоит откладывать такой важный вопрос на потом — мы должны приложить все усилия, чтобы у террористов не осталось ни шанса выжить.
На светофоре он повернулся, чтобы заглянуть ей в лицо — губы ее были сурово сжаты, а в зеркальных очках отражались стеклянные двери, ведущие в национальный банк «Мерино».
Эрнесто, бедный рогатый муж, наверное, сейчас принимает у себя кабинете очередного клиента. Вот глупец! Мария сидела неподвижно, как статуя, отвернувшись от сеньора Вальдеса и глядя в окно.
Она не проронила ни слова всю дорогу: и пока они ехали по Кристобаль-аллее, и когда свернули на пандус, что вел к подземной парковке, и в лифте, и даже на кухне, когда они вместе искали неизменную бутылку красного вина.
Сеньор Вальдес положил на стол пиджак, развернул его, осторожно достал букет фрезий и, открыв холодильник, сунул на верхнюю полку.
— А что, цветы предназначались не мне, Чиано? — спросила Мария голосом прокурора,
— Глупышка. Как я могу дарить тебе цветы? Ты ведь замужем, забыла? Что скажет Эрнесто?
Мария повернулась к нему спиной и подняла волосы, обнажая шею и воротник слегка мерцающего темно-синего, словно южная ночь, платья. Сеньор Вальдес нашел замочек молнии, и она поехала вниз плавно и без малейших усилий. Через секунду платье темным прудом растеклось у ног Марии, и она перешагнула через него нагая или почти нагая.
— Не расстраивайся, — ободряющее проговорил сеньор Вальдес, беря ее за руку, — я подарю тебе кое-что гораздо более приятное, чем глупые цветы.
После она сказала:
— Я знаю, что у тебя появилась другая женщина, Чиано.
— Мария, детка, зачем так говорить?
— Это правда. Цветы…
— Девочка моя, ты же знаешь, я всегда покупаю себе цветы.
— Чиано, не надо мне лгать. Если бы ты купил их себе, то поставил бы в вазу, верно? Но нет, ты так мило упаковал их… и зачем-то положил в холодильник… для другой женщины.
— Радость моя, зачем ревновать? У тебя ведь тоже есть «другой», разве нет?
— Нет.
— А Эрнесто?
— Боже, я и забыла про Эрнесто. Ну, его в расчет можно не брать.
Мария помолчала, отстраненно глядя в пространство. Молчала так долго, что ей хватило бы времени выкурить половину сигареты, если бы, конечно, она была из тех женщин, что курят сигареты в такое время суток и во время такого разговора.
Потом она проговорила, медленно и раздумчиво:
— Пора тебе остепениться, Чиано.
— Боже, ну почему в последнее время мне все об этом твердят?
— Наверное, потому, что это правда. Тебе действительно пора остепениться. Впрочем, и мне тоже. Мы не молодеем.
Сеньор Вальдес обиженно хмыкнул, и Мария легко ущипнула его под простыней.
— О, не волнуйся, ты не потерял юношеской прыти. Ты и сейчас дашь фору двадцатилетнему юнцу. Ручаюсь, они смотрят на тебя с завистью, на такого большого, мощного, сильного самца. Но к женщинам время не столь благосклонно. Через пару лет я превращусь в старушку. Старушкам не положено прыгать из постели в постель. Это неприлично.
Она что, утешает его? Сеньор Вальдес был возмущен до глубины души. Что за день! То он вдруг, ни с того ни с сего, исполнился сочувствия к незнакомым жертвам теракта, потом понял, что влюбляется, а теперь Мария, видите ли, решила его бросить? Да кто она такая? Никто не смеет бросать сеньора Вальдеса. Это же просто возмутительно! Ужасно! Конечно, она лишь произносила вслух то, что он и сам знал, что давно решил для себя: он ведь не слепой и так видит, что ягодка перезрела… Но не в этом дело! Она бесстыдно отобрала его любимую роль! Это же он должен был вести себя со снисходительной жалостью, трепать ее по плечику и говорить утешительные глупости. Он должен был быть мягким и нежным и в то же время благоразумным и предусмотрительным — Мария в этой роли смотрелась просто глупо! По-идиотски! Она его вовсе не утешила, наоборот, он чувствовал себя премерзко, просто чертовски мерзко.