Любовь и смерть Катерины
Шрифт:
Но однажды, когда Катерине едва исполнилось десять лет, ее любимый папи не вернулся вечером домой. На улице стемнело, мать зажгла керосиновую лампу, а его все не было. Тогда им пришлось надеть пальто и куртки и идти искать его в поле. Там они и нашли папи, лежащим в борозде лицом вниз, будто он устал и решил передохнуть, будто у него не осталось сил доработать в тот день до заката. В кулаке папи сжимал горсть земли, да так крепко, что даже после смерти не разжал пальцы, и они принесли его домой вместе с застывшим темносерым комом,
Катерина придумала историю и об этом. Она не знала, скреб ли отец перед смертью землю ногтями от боли или просто держал в горсти, прижимаясь к ней лицом, зная, что вскоре и сам сделается землей? Катерина склонялась ко второму варианту, но своих теорий не поведала никому. Ком земли со временем высох и рассыпался на мельчайшие частицы пыли, и она вымела их из дома вместе с остальным сором, вытерла слезы, тряхнула головой и дала себе зарок никогда больше не тратить время на глупости. И вот вместо сочинительства она всерьез увлеклась числами, которые привели ее в университет, а там она чувствовала себя такой одинокой и несчастной, что снова начала писать. И не могла остановиться.
Цветы доставили Катерине к обеду. Она уже встала, но еще не оделась и, когда заверещал звонок, побежала открывать дверь, на ходу накидывая на плечи старый халат. Халат был неприлично, короток и узок, так что, несмотря на завязанный пояс, ей приходилось придерживать его за отвороты на груди. Несколько секунд назад она и не думала одеваться, бродила по квартире голая, что было ее естественным состоянием, как кошка или голубь, что без стеснения ходят в голом виде по крышам. Тогда она выглядела совершенно невинно и безыскусно. Но теперь, в выцветшем розовом халате с пятнами кофе на животе, в халате, который скрывал все, что художники, да и просто мужчины, мечтали бы увидеть, а еще больше — потрогать, она волшебным образом превратилась в юную, источающую сладострастие нимфу.
В дверь позвонили еще раз.
— Я иду, иду! — крикнула она, но, подбежав к двери и распахнув ее, никого не обнаружила.
— Сейчас принесу еще, — раздался снизу ворчливый голос.
Бросив взгляд на пол, Катерина увидела три больших ведра, наполненных букетами алых роз.
На мгновение она застыла, слишком пораженная, чтобы говорить, но потом голос вернулся к ней:
— Эй, постойте! — несмело крикнула она в лестничный пролет, но входная дверь уже захлопнулась.
Это какая-то ошибка! Никто не стал бы присылать ей цветы — с чего? Да еще так много.
Она бросилась в квартиру, в спешке натянула старую футболку и джинсы и снова рванула к двери. На этот раз у порога стоял водитель цветочного фургона.
Он тяжело дышал, так как ему пришлось уже второй раз взбираться по лестнице с тяжелыми ведрами и он устал. Ведра оттягивали ему руки. Но он был мужчиной, таким же, как Коста, и де Сильва, и Л.Э. Вальдес, и отец Гонзалес, и он открыл рот и уставился на Катерину. Ну и футболка! Она натягивалась на груди, ясно обрисовывая два дышащих под ней гуттаперчевых полушария, а потом спадала вниз, словно река, обрушивающаяся с утеса водопадом пены. Футболка заканчивалась в районе пупка, оставляя открытым плоский бархатистый живот и по обе стороны от него — две ложбинки, что уходили внутрь низко сидящих джинсов… Конечно, он смотрел на нее, не отрывая глаз. Он ведь был мужчиной.
Придя в себя, он прокашлялся.
— Девочка, вы, эта, внесите-ка ведра вовнутрь,
— Нет! Постойте! Это не мне! Должно быть, вы ошиблись адресом.
Мужчина вытащил из нагрудного кармана рубашки мятую бумажку и, прищурившись, вгляделся в нее. Затем извлек пачку сигарет с оторванным верхом, а потом — маленький белый конверт, который он протянул Катерине.
— Это ваше имя?
Катерина посмотрела на него в изумлении и только кивнула.
— Ну, тогда ошибки нет. Вы тут, эта, давайте, уберите ведра, а я пошел за новой порцией.
Он снова прогромыхал сапогами по лестнице, затем остановился на площадке, перевел дух и вполголоса проговорил: «Господи Иисусе!» Катерина услышала это восклицание, но решила, что он просто сердится на ее растерянную беспомощность. А через три года в стране разразился экономический кризис, и хозяйка магазина уволила водителя фургона за то, что он залез в общую кассу и взял пару сотен реал — сумма-то крошечная, и он, кстати, собирался вернуть ее при первой возможности. А она выгнала его! Тогда он от злости напился и поехал на Пунто дель Рей, чтобы немного поразвлечься, а полицейские взяли его там тепленьким и за пьянство упекли на два месяца в тюрягу. Там он рассказал сокамерникам о той встрече с Катериной, но они ему не поверили.
Для общения с мужчинами у Катерины было припасено особое выражение лица (впрочем, сама она об этом не подозревала): презрительно-недовольная гримаска, которой она одаривала наглецов, посмевших более чем на две секунды задержать взгляд на ее груди. Таким образом бедняжка пыталась защитить неприкосновенность своей территории от вторжения варваров, ведь недаром говорят, что лучшая защита — нападение. По городу она ходила в постоянном напряжении, готовая в любой момент дать отпор слишком дерзким атакам; ее маленькие руки были словно все время сжаты в кулаки, а выражение лица говорило: «Ну, и чего ты здесь не видел, дурак?» Она-то прекрасно знала, чего они не видели и почему при виде нее у них делаются такие лица.
Но когда она стояла около двери, вертя в руках белый конверт, а выплеснувшаяся из ведер вода, прорисовав на бетоне несколько темных ручейков, скапливалась вокруг пальцев ее босых ног, гримаса гнева и раздражения уступила место недоверчивой радости, недовольная морщинка между бровями разгладились. Конечно, она сразу узнала этот почерк, и широкий росчерк в конце, и черные чернила. Катерина разорвала конверт и вытряхнула на ладонь квадратик белого картона с единственным словом — «Чиано». Одно слово, даже меньше, чем «я пишу». Ни «с любовью», ничего подобного. Просто имя. Его имя. Она пришла в восторг. Он не бросается любовными записками — одно это достойно восхищения. К тому же это означает, что в принципе он может влюбиться по-настоящему…
Катерина вложила квадратик в конверт.
Дверь в соседнюю квартиру открылась, и на пороге появилась Эрика.
— Боже, ты дома! Значит, с тобой все в порядке! — воскликнула она.
— Конечно, все в порядке! А что со мной могло случиться?
— Ты что, не слышала про бомбу? По радио только об этом и твердят. Кто-то взорвал в нашем универе настоящую бомбу. Я думала, что у тебя сегодня утренние занятия. Я страшно беспокоилась.
Тут Эрика увидела цветы, и глаза ее расширились.