Любовь и смерть Катерины
Шрифт:
— Это еще откуда?
— Ты как думаешь? — Катерина помахала конвертом в воздухе, затем обмахнула им лицо, закатив глаза, будто собиралась упасть в обморок.
— Не может быть!
— Может!
Эрика в два счета подскочила к ней и выхватила конверт. Катерина засмеялась и выпустила его из рук.
— Чиано! О-о-о-о, держите меня! Чиано?!
— Для тебя сеньор Л. Э. Вальдес, подружка.
— И что, он уже?
— Уже что?
— Сама знаешь! Вы уже — ага?..
— Нет.
— Ну, теперь-то тебе некуда деваться. После такой атаки ты не сможешь ему отказать.
— Подожди, это еще не все.
Посыльный опять поднимался по лестнице, с трудом волоча последние четыре ведра, и девушки перевесились через перила, чтобы посмотреть на него. Три года спустя, сидя в тюрьме, он рассказывал и об этом, но ему снова никто не поверил.
— Господи, сколько цветов! Теперь он
Катерина опять засмеялась и сказала:
— Я позволю ему сделать все, что он пожелает.
Посыльный услышал ее слова и, хотя вслух не прокомментировал их, про себя подумал многое.
Он поставил на пол ведра, с удовольствием закурил сигарету и хрипловато сказал:
— Ведра, эта, можете оставить себе, барышня, за них тоже заплачено, вот так-то.
И подумал: «Да, красотка, ему-то ты готова позволить все, а вот мне не дала бы. Ничего не дала бы мне, б…»
Посыльный постоял еще несколько секунд, понял, что девчонкам и в голову не придет дать ему чаевые, презрительно сплюнул застрявший на языке кусок табака, пару раз затянулся сигаретой и, расставив ноги пошире, зашагал вниз по лестнице. Вслед за ним заструился сердитый голубой дымок, поднялся к потолку и растаял, оставив после себя лишь слабый, обиженный запах. А вечером жена, что жила с ним дольше двадцати лет, приготовила ему бифштекс с кровью, а потом приняла ванну, вытерлась большим махровым полотенцем и присыпала свое тело душистой шелковистой пудрой. Взяв с туалетного столика прямоугольный граненый флакон духов, что он подарил на Рождество, она надушила все секретные места и пришла к нему в постель и долго и умело любила его. Но об этом он ничего не рассказал сокамерникам три года спустя, та ночь не осталась в его памяти. В глазах его с тех пор стояла лишь Катерина.
— Эрика, помоги, пожалуйста, — сказала Катерина и нагнулась к ведрам. — Может быть, возьмешь себе половину цветов? Они все равно у меня не поместятся.
Бедная Катерина! Она бездумно раскрыла конверт, не подозревая, что этим подписывает себе смертный приговор. Она с восторгом прочитала его имя и не содрогнулась от ужаса. Она думала о своем Чиано как о возлюбленном, о будущем любовнике, а не палаче, будто человек, посылающий девушке цветы, не может стать ее палачом.
Но иногда и более странные вещи случаются на свете. Иногда лишь тонкий слой клея, соединяющий края конверта, удерживает на себе и вселенную, и все, что находится в ней. Иногда и смерть, и несчастья, и разрушения приходят без предупреждения, тихо, как еле слышно хрустнувшая под тяжелым сапогом хрупкая раковина улитки. Никто и не замечает слабого хруста, кроме, конечно, улитки.
Чайки — весьма непривлекательные создания: крикливые, вздорные и агрессивные, к тому же неопрятны внешне, невоспитанны и невнимательны к окружающим. Они похожи на наглых пиратов птичьего мира, бесшабашных бражников, которым море по калено. Они — как матросы в клешах, что подвыпившей ватагой сходят на берег, идут вразвалку, сунув руки в карманы, занимая всю улицу и задевая плечами прохожих. Оккупируют подоконники, головы памятников и печные трубы — колонизируют их, как конкистадоры колонизировали когда-то целый материк. Их оперенье белого цвета, но они всегда выглядят грязными. Смотрят на мир плоскими акульими глазами психопатов с садистскими наклонностями. Совершают набеги на мусорные баки, разбрасывают пищевые отходы, крадут у офисных работниц их скудный ланч, камнем падают на добычу с высоты, разинув крепкие кривые клювы, и все, что видят: машины, здания, детей, белье, сохнущее на веревке, загаживают длинными черно-белыми полосами мерзких, липких, вонючих экскрементов.
Такая вот чайка стояла на резном фронтоне, что украшал парадный вход в национальный банк «Мерино», когда сеньор Эрнесто Марром вышел в тот вечер на крыльцо. Птица переминалась с одной розовой чешуйчатой лапы на другую и время от времени поглядывала на улицу желтым глазом, будто прицеливалась.
Однако рано об этом. Давайте-ка вернемся на несколько часов назад, к моменту, когда сеньора Марром, разбросав смуглые ноги по белоснежным простыням сеньора Вальдеса, в экстазе скребла его плечи алыми ноготками, когда ее пот обжигающими каплями стекал на пахнущие лавандой подушки. В тот самый момент сеньор Эрнесто Марром, заточив карандаш, подвел изящную черту под колонкой чисел. Потом бросил карандаш на стол и задумался.
Сеньор Эрнесто Марром любил и уважал числа. Он хорошо в них разбирался. Числа складывались в его голове, словно ноты симфонического концерта, наполняя торжественными звуками все извилины и закоулки банкирского мозга. Налоговые ставки и уход
Он читал бухгалтерские книги, как романы, он понимал их тайный смысл, он плескался в них, словно рыба среди волн, рыл норы, будто крот, он искал пути их совершенствования, улучшения и обогащения и сразу же обнаруживал проколы и дыры, видел, куда ушли деньги — и кто их получил.
В искусстве вынюхивания и выслеживания банкир Марром ничуть не уступал команданте Камилло, и, подобно Камилло, в своей работе он на девяносто процентов зависел от фактов. Оставшиеся десять процентов оба эти сеньора с презрением отмели бы как «пустые догадки». Однако то, что отличало их от не столь одаренных в своих областях профессионалов, были именно эти десять процентов чистой интуиции, направлявшей их по нужному следу. Ягуар в джунглях не строит догадок, каким путем олень пойдет на водопой, — он знает. Ягуар знает то, что положено ему природой, жандарм и банкир — то, что положено им, и никто из них не сможет этого объяснить словами. Сеньор Марром мог точно сказать, в каком случае оценка акционерного капитала, указанного в кредитных заявках, завышена, а когда — занижена, в какой момент цена на кофе достигнет предельной точки и когда начнется падение цен на говядину. Но если бы кто-нибудь попросил его проанализировать, почему он думал именно так, он почесал бы затылок и назвал одну из согни возможных причин, например, прошедший недавно над Тихим океаном циклон или волнения на американском рынке. Конечно, сами по себе эти причины значения не имели — они могли послужить лишь частичным объяснением того, что он и так знал. Сеньор Эрнесто Марром когда-то слышал, что бабочка, крошечным дрожащим хоботком собирающая сироп орхидей на какой-нибудь богом забытой поляне в джунглях, одним взмахом крылышек может потопить могучие корабли или послать цунами к берегам Японии. Он не сомневался в том, что это правда: ведь каждое утро, просматривая финансовые новости, он сам воочию видел и бабочек, и разрушения, что следовали за их трепетным перемещением с цветка на цветок.
— Я кое-что в этой жизни понимаю, — мрачно сказал себе Эрнесто. — И я точно знаю, что жена мне изменяет.
Конечно, столбик цифр, только что выведенный его рукой, никак не мог поведать сеньору Маррому о том, что жена неверна ему, так же, как не цифры рассказали банкиру, что утром цена на кофе вырастет на два сентаво. Но цена действительно выросла. У него не было фактов, свидетельствовавших о том, что это произойдет. Он просто знал.
И теперь, после того как в течение двух часов он шесть раз позвонил домой и шесть раз Мария не подошла к телефону, он ясно и отчетливо понял, что она в тот момент делает. Правда, сеньор Марром и раньше звонил домой после обеда, и часто случалось, что жены в это время не было дома. Иногда он безответно звонил и по семь раз, но ему никогда не приходило в голову заподозрить ее в измене. Но в тот момент, сидя в удобном кресле, обитом темно-зеленой кожей цвета панциря черепахи, в прохладном, уютном офисе в окружении старинных дубовых панелей, с тремя телефонами на столе, слушая далекие гудки, сеньор Марром интуитивно знал, что где-то неподалеку его жена сейчас стонет в объятиях другого мужчины.
Покопавшись в своей душе, сеньор Марром обнаружил, что не желает неверной жене смерти. Да, его чувства были задеты, ранены, но все же он не хотел ее убивать.
Внезапно все встало на свои места: ее странная рассеянность, ее частые отлучки из дома, походы по таинственным магазинам. Сколько можно ходить по магазинам и ничего не покупать?
Сеньор Марром лишь чуть напрягся, и память бухгалтера услужливо выдала точное количество часов, проведенных женой в походах за покупками. Профессиональная привычка все запоминать, ничего не поделаешь! С одной стороны, что и делать красивой женщине с кучей денег и полным отсутствием какой бы то ни было деятельности? Ничего подозрительного в том, чтобы после обеда пройтись по Кристобаль-аллее, нет. Однако, вместе взятые, эти часы вкупе с шестью оставшимися без ответа звонками зажгли в мозгу банкира сигнальную лампочку тревоги. Он вспомнил, сколько раз она сидела напротив него за ужином с отсутствующим видом, рассеянно водя пальцем по основанию серебряного подсвечника, доставшегося им после смерти тети Мальвины, сколько раз отводила глаза, быстро взглядывала на потолок, качала в пальцах бокал с вином, когда он спрашивал: