Любовь и война Майкла Фрейзера. Книга 2. Сад земных наслаждений.
Шрифт:
А между тем, дела русских в тот момент были не просто плохими - катастрофическими! Немецкие танки выкатились чуть ли не в пригороды Москвы, но Фрейзер не заметил и следа паники среди своих новых русских знакомых.
– Да, куда им, фрицам занюханным, взять Москву!
– ответил на его вопрос о положении на фронте один из летчиков Селезин Иван.
– Подавятся!
– Но ведь захватили немцы практически всю европейскую часть вашей страны, почему бы им и Москву не взять?
– возразил удивленный этой категоричностью Майкл.
Здоровенный рыжий верзила
– На то она и Москва, что об неё любой завоеватель зубы обломал! Вон Наполеон, забрался в столицу, как хорь в курятник, да потом не знал, как ноги унести. Да и вообще, камрад, не обижайся, но у нас за одни разговоры о взятии Москвы Гитлерюгой добрые люди в зубы дают!
Грубо, но честно, а главное, больше вопросов не возникает! И все же, Майкл сильно сомневался, что сохранил бы такое же присутствие духа, если бы враг подошел настолько близко к Вашингтону. Но эти русские за всю свою историю прошли через такое количество войн, что уверенность в конечной победе, наверное, у них передается по наследству, наряду со славянскими чертами лица и любовью к выпивке. Первое время англичанам было дико наблюдать, как русские садятся за штурвал с глубокого похмелья, а иногда и вообще, в подпитие. Но, судя по результатам, пилотам это шокирующее обстоятельство не мешало вести успешные боевые действия.
Изрядно набравшийся с горя Фрейзер вышел из прокуренного душного помещения клуба на улицу. В терпком и пронзительном морозном воздухе над головой сияли крупные полярные звезды, и бархатистая тьма окутала заснеженные сопки, окружающие Ваенгу. Царящую над аэродромом тишину нарушали вырывающиеся из клуба оживленные голоса и звуки патефона, да философский перелай собак, которым мало нравились подобные нарушения порядка на подвластной им территории, и они задумчиво делились соображениями о несовершенстве рода людского.
Майкл тяжело вздохнул, уставившись на щедро забрызганный звездами Млечного пути купол небосвода. Странное ощущение возникло у него - то ли от переизбытка джина, то ли от тоски и одиночества, а может от того и другого. Ему вдруг показалось, что он втягивается в эту звездную россыпь, взмывает вверх, и видит не только ночной аэродром Ваенги, но и черное ночное море, и корабли конвоя, пробирающегося под носом у немцев, и белую шапку полюса.
А где-то там, далеко на юго-западе, возможно, на эти же звезды смотрит Пэм и ждет его скорого возвращения. Майклу даже не хотелось ей писать о продлении вынужденной командировки. Ему бы поддержать жену перед родами, а вместо этого он вынужден огорчить её известием о дальнейшем пребывании в этой далекой и чужой стране, да ещё и неопределенное количество времени.
Но звездам над его головой было мало дела и до родов Памелы, и до его тоски. Там в вышине у них была своя жизнь и свои дела, слишком далекие от мимолетного существования обитателей маленькой планеты. Вот так и земные бонзы мнят себя недоступными звездами, затевая дурацкие войны, из-за которых парни вроде Фрейзера не могут быть рядом со своими милыми!
– Товарищ Фрейзер,- тронул
Майкл машинально вытащил из кармана зажигалку, и только потом обратил внимание на худенькую до прозрачности девчушку с жуткой русской папиросой "Беломорканал" в зубах.
Девушка работала раздатчицей в столовой аэродрома, да и сейчас на её гладко причесанной головке топорщилась смятая накинутым платком затейливо вырезанная бумажная наколка. Звали её Фира, и черные чуть выпуклые глаза туманились извечной еврейской печалью.
Крепкий запах русского табака неприятным диссонансом вторгся в заоблачные грезы нашего героя, и заставил внимательнее присмотреться к торчащей рядом девушке, в накинутом пальтишке с потертым неизвестного меха воротником.
– Папиросы не слишком крепкие?
– Какая жизнь, такой и табак!
Что ж, русские евреи мало отличались от американских - они обожают поговорить о тяжелой судьбе как своего народа в целом, так и себя в отдельности! Впрочем, евреев Майкл уважал и охотно им прощал эту слабость. Наверное, тех тоже бесила привычка американцев жизнерадостно улыбаться даже на похоронах.
Выражение лица девушки и то, как она зло затягивалась папиросой, красноречиво указывало, что ей очень хочется поговорить. Майкл легко вздохнул, и пошел навстречу.
– Что-то случилось?
– вежливо осведомился он.
– Идет война!
Язык у Фиры, очевидно, был колючим как кактус, что характерно для разочаровавшихся или обиженных девушек.
– Хорошо, что вы мне напомнили!
Но собеседница, казалось, не заметила его добродушной улыбки.
– Вам-то хорошо!
– агрессивно нахмурила она брови.
Майкл удивился - ничего особо завидного в его положении не было.
– Мисс Фира, я ещё плохо понимаю по-русски...
– Да что тут понимать - скоро вы уедите,- горько прошептала она,- и забудете эту страну, как кошмарный сон!
Видел он места и пострашнее Заполярья, например, волны зимнего Ла-Манша!
– Не думаю, - осторожно заметил Фрейзер,- что когда-нибудь забуду то, что видел здесь! Вы, русские - неплохие люди!
– А что вы видели?
– презрительно осведомилась Фира, надменно вздернув остренький подбородок.
– С вами носились, как с тухлыми яйцами - кормили словно королей, когда все вокруг голодают, развлекали, предоставили самое лучшее жилье!
– Мы, вообще-то, рискуем жизнью, поставляя вам самолеты!
Девица презрительно рассмеялась.
– Здесь рискуют жизнью, просто дыша воздухом! Вся Россия окутана колючей проволокой лагерей, за которой истязают и убивают тысячи невинных людей. Впрочем, вам этого не понять! Вы живете в сытой богатой стране, где слово "закон" - не пустой звук!
Русские обычно избегали говорить о сталинском режиме и шарахались от любых расспросов о своей жизни, хотя и без того было заметно, что живется им несладко. НКВД строго следил за своими поднадзорными и на аэродроме Ваенги. Видимо, эта девушка слишком много выпила, вот и разболталась!