Любовь и жизнь как сестры
Шрифт:
– Когда ты ощутил, что пришел в этот мир с поручением?
– Я лишен какого-либо мессианства, и люди, изображающие из себя мессий, самые опасные. Но ощущение чьего-то поручения – не мессианство. Ты помнишь ту старушку, которая, узнав Ахматову в очереди к тюрьме, спросила ее: «А вы сможете описать это?» Это ведь было поручение. Такое чувство «поручения» я испытал, когда, поджимая ноги, чтобы не ступать по мягкому – по людям, сжатый до хруста ребрами других людей на похоронах Сталина на Трубной площади, я понял, что должен это поручение выполнить, запомнить, спасти для истории, чтобы ничто, подобное сталинизму, не повторилось. Именно из этого выросли строки, напечатанные всего через два года, когда неудержимо захотелось увидеть мир, украденный у нас.
Финал когда-то интимного «Со мною вот что происходит» сегодня для многих россиян, оказавшихся иностранцами, звучит как проповедь народам: «О, кто-нибудь, приди, нарушь чужих людей соединенность и разобщенность близких душ». Соединенность и разобщенность.
– Женя, а что за история была, когда ты должен был в кино играть Иисуса Христа?
– Это очень смешная история. Фильм должен был снимать всемирно известный режиссер Пазолини. Но мне не разрешили выехать из страны. Всемирно известные режиссеры Феллини и Антониони написали письмо Хрущеву, где обещали, что роль Христа будет трактоваться в марксистском духе. Ничего не вышло. И другая была история, когда Эльдар Рязанов предложил мне роль Сирано де Бержерака. Представь себе, там пробовались Юрский, Андрей Миронов, Олег Ефремов, Высоцкий. Худсовет утвердил меня. Но я в очередной раз был в опале, и с этим фильмом тоже ничего не вышло. А я уже занимался фехтованием, готовился. Остались стихи «Прощай, Сирано…»
– Само собой случилось, что ты стал человеком мира? Или ты стремился к этому? Я помню твои стихи о человеке, похожем на Хемингуэя, а он оказался Хемингуэем. Твои встречи с самыми известными людьми мира – что они тебе дали?
– Самое главное в жизни мне дали встречи с неизвестными миру людьми.
– А какое важное нравственное открытие ты совершил за жизнь?
– Читая Рэя Брэдбери, я раз и навсегда понял, что смерть бабочки, случайно растоптанной на деревянной висячей тропе охотником, прилетевшим на машине времени в доисторическое прошлое, может изменить эволюцию человечества, и к власти могут прийти фашисты.
– Что ты думаешь сегодня о России, которую так страстно любишь?
– Я хотел бы, чтобы Россия любила тех, кто ее любит, не только посмертно.
ЕВТУШЕНКО Евгений, поэт.
Родился в 1933 году в Сибири, на станции Зима.
Окончил Литературный институт. Выпустил около тысячи книг поэзии.
Пишет прозу. Снимался в кино. Как сценарист и режиссер сделал фильм «Детский сад».
Лауреат многих поэтических премий.
ХУДОЖНИК И МОДЕЛЬ
Сергей Бодров
Я даже не помню, сколько лет знаю Сергея Бодрова. Он всегда мне нравился. Милый, застенчивый заика, высокий, худой, с темными азиатскими
Он писал пьесы и киносценарии. Многие писали, и были удачливее его. Он уходил в тень и снова появлялся. Потом вдруг стал снимать кино как режиссер, раз от разу все профессиональнее, все лучше, и уже имя было на слуху, и с каждой новой лентой он просыпался все более знаменитым.
Мы еще ездили за грибами в Подмосковье, в деревню, где у него стоял домик-развалюха, перекрикивались счастливо на крепких бурых взгорках и во влажных долинах, усыпанных прелым осенним золотом, когда, раздвинув палкой палую листву, обнаруживали красную головку подосиновика, или коричневую – боровичка, или россыпь рыжих лисичек, или вкусно пахнущее светлоголовое семейство опят. А его счастливая звезда уже всходила над дорогой, что поведет в Париж и Калифорнию, к золоту не листьев, а высших киношных наград, но мы пока этого не знали.
Спустя годы он пришел, и я сказала:
– Сережа, я хочу задать вопрос, который может показаться странным, которого я никогда тебе не задавала: о мужчине и женщине, о том, что происходит между ними, – давай поговорим об этом.
– Что же странного, – сказал он в ответ, как обычно, слегка заикаясь. – Ты просто угадала, я как раз начинаю снимать фильм о мужчине и женщине, о том, что происходит между ними.
– И сам будешь играть главную роль? – спросила.
– И опять угадала, ну вот как ты догадалась? – спросил он в свою очередь.
– Я больше догадалась: что это история твоей любви.
– Конечно, – сказал он, – конечно.
– Это связано с твоей американской женой?
– Нет, не совсем. Нет.
А дальше я молчала и только слушала.
…Ты понимаешь, конечно, мне говорить на эту тему очень сложно. История для меня очень неожиданная. Я буду рассказывать тебе всю правду, как на духу, а потом мы решим, что с этим делать.
Затея вообще дико отважная. Но, с другой стороны, у меня нет иного выхода. Знаешь, как романы нужно писать так, чтоб было стыдно, настолько открываться, так и кино нужно делать, не стесняясь, все рассказывать, хотя будет больно и тебе, и кому-то еще.
Это было тринадцать лет назад. Я снимаю кино в Казахстане. А снимать еще не умею. Просто знаю, что могу снимать кино. Снимаю кино о первой любви четырнадцатилетней девочки. И мне дико везет. Сценария практически нету, есть более или менее аура, туманы, ощущения. Потому что до той поры все фильмы, которые делались по моим сценариям, они очень мне не нравились, потому что рассказывали историю, и все. А кино нету. А тут нет никакой истории, а только вот эта атмосфера, запахи, и я нахожу потрясающую девочку. И она – как американцы говорят: save my head – в результате меня спасла. Она просто на себе всю эту картину вытянула.
Я не Роман Полански. Для меня четырнадцатилетняя девочка… она с мамой и все такое… Но у нас с ней очень были интимные отношения. В плане… ну ты знаешь, это всегда: художник и модель, режиссер и актриса, мужчина и женщина. Между нами большая разница: ей четырнадцать, мне тридцать четыре. Двадцать лет. Но все, все, вот все ее крупные планы – это что-то… Там очень много было без слов. Я мог ее обнять, мог поцеловать – немножко еще она была для меня как ребенок. Эротика если и была, то очень глубоко спрятана, потому что все-таки у нас другой менталитет, мы не из той культуры, так скажем. Хотя Набоков и написал «Лолиту», но для нас это все-таки было табу. Для меня особенно. Хотя был момент…