Любовь и золото
Шрифт:
Вначале она пыталась объяснить, что у ее отца достаточно средств, чтобы заплатить выкуп. Но молодую девушку, почти ребенка, никто не стал слушать. И через несколько месяцев ее продали тому самому Кариму ас-Джалилю — богатому мавру, которого так ловко обыграли корабельные шулера.
Первое время он был очень увлечен своей светловолосой наложницей. Надя получила относительную свободу, у нее появились красивые наряды, золотые украшения. Но примерно через год ей пришлось испытать печальную участь многих женщин из восточных гаремов. Хозяин привел новую жену, и Надя
Так прошло пять лет. Время от времени Надя предпринимала попытки выбраться из плена, пыталась как-то связаться с русской миссией в Дакаре… Но все было безрезультатно. К тому же, три месяца назад ей в руки совершенно случайно попала старая французская газета, в которой было написано, что в Петербурге состоялись похороны графа Шувалова. На протяжении всего этого горького рассказа по нежной щеке Нади несколько раз стекала слезинка.
— Не надо плакать, — успокаивал ее Никита. — Все уже позади. В скором времени я вас отправлю в Россию.
Она испуганно вцепилась в его руку.
— Нет, сударь, пожалуйста, не надо. Не отправляйте меня одну. Я так боюсь снова попасть в чьи-нибудь руки!
— Но я не могу взять вас с собой.
— Прошу вас… — Она снова залилась слезами. — Вот увидите, я буду вам полезна. Я могу стирать, готовить пищу и… таскать тяжести…
Никита с сомнением покосился на хрупкий стан своего «приобретения». Взять ее с собой значило бы рассказать о цели своего путешествия. А если Надя не сможет сохранить тайну? С другой стороны, Никите бы очень пригодился помощник.
— Я собираюсь совершить путешествие по диким джунглям, — наконец сказал он. — Этот переход труден даже для крепких мужчин. Я не могу подвергать вас опасности.
Но девушка смотрела на Никиту с такой мольбой, что он не мог не согласиться.
Никита арендовал для нее отдельную каюту и постарался сделать так, чтобы она поскорее забыла годы, проведенные в гареме у мавра.
Он покупал ей всякие безделушки в тех немногих портах, в которые заходила «Санта Роза», рассказывал всякие истории из своего детства.
Потихоньку Надя расправила плечи, из глаз ее исчез постоянный испуг. Она так весело щебетала на давным-давно не слышанном ею родном языке, так радовалась каждому новому дню, проведенному на свободе… и с Никитой.
Да-да, конечно же, она влюбилась в своего спасителя. И, надо сказать, он ответил ей тем же.
Никита и Надя подолгу простаивали на верхней палубе, глядя в искрящуюся лазурь океана, проводя время в неторопливых беседах. Потом они шли в каюту, где предавались долгим упоительным ласкам. Проводя много времени в объятиях Нади, Никита в какие-то моменты даже забывал о цели своего путешествия. Однако, в конце концов, пришлось рассказать ей о кладе Дрейка.
Надя отреагировала на это довольно спокойно: она не сомневалась в том, что ее спаситель — человек необычный и ни в коей мере не относится к числу тех, кто едет копаться в грязных зловонных ямах в надежде найти несколько блестящих кристаллов. И, конечно же, она была готова идти за ним хоть на край
Никита решил, что так тому и быть, и приобрел Для Нади походный костюм — полувоенный френч, широкие галифе из плотной ткани, крепкие ботинки на высокой шнуровке и пробковый английский шлем. Скинув с себя наряд восточной женщины, Надя полностью предала забвению годы, проведенные в гареме у мавра.
Вскоре на горизонте появился Йоханнесбург.
Покинув изрядно надоевшую им «Санта Розу», Никита с Надей поселились в маленькой гостинице возле порта. Им предстояло дождаться каботажного судна, которое бы доставило их в Бейру. Через несколько дней они уже огибали на маленьком почтовом пароходике южную оконечность Африканского континента, чтобы вновь взять курс на север — в Мозамбик.
Глава 36. За личное мужество
Десятилетие исторического музея в школе номер два отметили торжественно, накрыв в актовом зале праздничный стол и пригласив к нему весь педагогический состав, в том числе и бывших учителей, которые к этому моменту уже отправились на заслуженный отдых.
Директор преподнес Вадиму Кротову, как основателю музея, красочный диплом и конверт с месячной заработной платой, после чего произнес долгую и нудную поздравительную речь. Раздались аплодисменты, звякнули наполненные шампанским бокалы, застучали по тарелкам вилки и ножи…
О Николае Ивановиче Боброве никто не сказал ни слова, никто даже не упомянул о нем. Вадим провел за столом несколько минут и, так и не притронувшись к еде, тихонечко вышел из зала. На его отсутствие коллеги внимания не обратили…
Вадим тяжело пережил странную смерть Боброва, все-таки Николай Иванович был его верным и единственным другом. Кротов был твердо уверен, что Витька к убийству не имел никакого отношения, но и не имел Доказательств, что это совершил кто-то другой.
Он посылал прошения в Верховный суд о пересмотре дела брата, однако ему было отказано. Он остался совсем один…
Последнее время Вадим чувствовал себя чужим в когда-то родной школе, некоторые педагоги завидовали его таланту, другие же побаивались и не шли на контакт, не желая иметь ничего общего с «семьей уголовников». Ученики старших классов стали совсем неуправляемыми, у них на уме было только одно — где бы раздобыть побольше деньжат. Вадим прекрасно осознавал, что он перестал развиваться как личность, что в затхлом провинциальном Спасске была только одна перспектива — постепенная, но неизбежная деградация…
Чтобы заглушить в себе усиливающиеся с каждым днем душевные страдания, Кротов пробовал пить. Но вкус водки был ему отвратителен, парень почти совсем не пьянел, а если и пьянел, то не испытывал от этого никакого облегчения. Наоборот, ему становилось совсем тошно…
Единственной светлой отдушиной для Вадима оставалось его детище — музей. В этом маленьком, чистом и теплом подвальном помещении он дневал и ночевал, ухаживал за ним, как за собственным ребенком. При входе, на самом видном месте, висела большая фотография Николая Ивановича.