Любовь к истории (сетевая версия) ч.8
Шрифт:
И вот когда мне исполнилось два года, я задумалась: что за ерунда, все собаки пасутся на воле, а этот чего на цепи? Непорядок.
Ага, и пошла отпускать собаку с цепи. Собака, надо сказать, ничего плохого мне не сделала — так, понюхала и облизала голову. И все бы у нас было хорошо, кабы не Зося, моя польская нянька. Зося, увидев, где дите, молча (чтобы не провоцировать пса) бросилась меня спасать. А я спряталась у Рекса в будке.
И тут начинается чистый Дюма-отец.
Папенька оказался недоступен — оперировал
Нет, я не была жестоким ребенком, я попыталась вылезти из будки и успокоить маму с Зосей. Но этот номер не прошел. Пес, рассудив, что не стоит выпускать дите к этим нервным женщинам, затолкал меня обратно, еще и задницей вход заложил для верности.
Так мы провели два часа, все устали, и собака тоже. Поскольку женщины больше не делали попыток отнять меня, Рекс залез в будку, где мы с ним и проспали мирно до папенькиного прихода.
Папенька, пришедши, был в шоке. Маму он любил, волноваться ей было нельзя, так что надо было срочно кого-то убить. Но кого? Собаку? За что? Меня? Так надо было объяснить ребенку, почему ко всем собачкам можно подходить, а к этой — ни-ни. Разве что Зосю, поскольку недоглядела. Но уж на женщин папа никогда руки не поднимал. Да и сидели мама с Зосей в одинаковых соплях по колено, куда уж тут бушевать…
Папа достал меня из будки, а я, хоть и сонная, помнила про ружье, поэтому сразу заканючила: «Папа, ты же не убьешь собачку? Она не виновата, я сама к ней полезла, папа, не убивай собачку, пожалуйста…»
А папа сказал, что никто никого убивать не будет и что за глупости.
Мало того, Рекса, как прошедшего тест на безобидность, отпустили с цепи.
Ну и последний — дворовый песик Мишенька. Местные дети сломали ему в щененстве лапы и бросили в пруд. Папенька его из пруда вынул, детям вломил, собаку вылечил. Мишенька все равно остался колченогим, но был игручим и добрым, «моя» собака, детская забава, таскался за мной хвостиком.
Умер он, когда мне было три года. Не знаю отчего — заболел и умер. От меня почему-то это дело скрыли. Почему? Загадка. Я была деревенской девочкой и знала, что детей делают, а не находят в капусте, а про смерть — что она бывает и как выглядит…
Мне наврали, что собачка потерялась. Я плакала, тормошила взрослых, просила идти искать Мишеньку, но взрослые реагировали вяло. Они-то знали, что Мишенька надежно зарыт под яблоней, чего ж его искать.
Но я-то была «в папу», упертой. Сбежала со двора и отправилась искать Мишеньку по окрестным дорогам. Проблуждав не один час, умаявшись и обревевшись, я встретила странного пса — по виду помесь овчарки и лисицы. Не знаю уж, что на меня такое нашло, но я, рыдая, бросилась собаке на шею со словами: «Мишенька!
Фигня в том, что собаки даже не были похожи. «Мой» Мишенька был небольшеньким гладкошерстным рыжим песиком, а «этот» Мишенька — ну я уже сказала. Вот представьте себе овчарку, только рыжую и очень лохматую. Хрен его знает, ключевое слово — «рыжий», что ли?
Новый Мишенька охотно согласился со мной идти, а я даже не заблудилась и нашла дорогу домой.
Дома был армагеддон. Меня искали везде — в лесу, на речке, по погребам. А тут я сама прихожу, да еще с новым Мишенькой.
Влетело, конечно, но не так чтобы… Зато стали выпускать «на улицу» — ну со двора.
Мишенька оказался спокойным как валенок и таким же умным. Научился всем собачьим трюкам, умел прикидываться дохлым по команде и даже «служить» — что было непросто в исполнении. Мне серьезно не хватало роста, поэтому рабочий процесс выглядел так: я цепляла приныканную загодя котлету на длинную палку и водила этим делом у пса высоко над головой, а Мишенька, с трудом поднимая свою тушу, становился-таки на задние лапы, помавая передними в воздухе. Как цирковая лошадь.
А спустя года три меня из-за Мишеньки выгнали из детского сада — и никакой папин авторитет не помог.
Мишенька таскался за мной неотступно, и, пока я находилась в заключении, он спал в клумбе под окнами.
А у меня была одна беда — я очень плохо ела. Настолько плохо, что набить меня пищей могли только папа или Зося ценой нечеловеческих усилий.
Воспиталки в детском саду натурально меня воспитывали. Поэтому, когда все дети уже спали в тихий час, я все еще сидела над тарелкой этого дурацкого борща или этой сволочной манной каши.
Переупрямить меня было сложно, воспиталкам надоедало, и они шли мучить других детей.
Тогда я открывала окно и звала Мишеньку. Пес запрыгивал с улицы и пожирал все — и борщ, и котлету, и кашу, и даже кисель.
Правда, назад на клумбу он ни фига не хотел, так что приходилось его обманывать. Я указывала на подоконник и говорила: «Барьер!» И Мишенька, простая душа, прыгал. А я закрывала окно.
Этот праздник продолжался недели две — воспиталки радовались, что все-таки меня сделали, только жаловались отцу, что ребенок неаккуратно ест.
Ну спалились мы, конечно. Заведующая вошла как раз, когда Мишенька вылизывал кисель из стакана.
Может, и обошлось бы, если бы она просто разоралась, но она схватила меня за руку и дала подзатыльник. Мишенька ее и прикусил, не стерпел.
Скандал был дикий. Папенька извинялся, давал взятки, но из сада меня погнали безвозвратно.
Вот поэтому, дорогие мои, собак я не боюсь. Совсем. Даже не понимаю, как это — бояться собак. Когда я была маленькой и мне говорили: «Осторожно, это чужая собака, кусается», я удивленно отвечала: «Дура она, что ли? Чего ей кусаться?»