Любовь, которая убивает. Истории женщин, перешедших черту

Моц Анна

Женщин, которые оказались в положении Лиллиан, часто спрашивают, почему они не ушли. Тем, кто непосредственно не сталкивался с домашним насилием, этот шаг кажется простым. Случай Лиллиан был одним из многих в моей карьере, которые подчеркнули, насколько этот взгляд ошибочен и примитивен. Наряду с эмоциональными ловушками жестокого обращения, существуют и практические последствия: женщина, которая пытается разорвать абьюзивные отношения, сталкивается с тем, что она также отрезает себя от общих друзей и родственников. Приюты и убежища существуют, но их возможности ограниченны, а некоторых женщин отпугивает мнимая стигматизация или реальная незащищенность, связанная с ними. Зачастую нужно учитывать интересы детей, и мать оценивает стабильность их жизни выше собственной безопасности (правда, необходимость защиты детей может быть фактором, который в итоге вынуждает женщин уйти от партнера). Даже обращение в социальные службы или полицию с заявлением о домашнем насилии сопряжено с риском того,

что семья будет признана небезопасной, а мать – неспособной защитить детей от вреда, что повлечет за собой лишение родительских прав. Сочетание практических и психологических факторов создает невероятно высокую стену, через которую нужно перебраться. Почти всегда в голове женщины звучит не просто внутренний голос, который говорит, что лучше остаться, а реальный голос человека, которого она прежде любила, а теперь боится и презирает. Она слышит угрозы самоубийства или, что хуже, убийства с последующим самоубийством. Как и в случае с Рэем, шокирующие вспышки агрессии часто сопровождаются мольбами о прощении и обещаниями измениться. Это еще одно препятствие, которое встает на пути разрыва.

Работа с психологическими последствиями этого поступка была основной задачей психотерапии в течение нескольких лет. Я помогала Лиллиан понять, что она была жертвой насилия и травмы, а не убийцей или чудовищем. Даже зная, что она действовала из страха и необходимости, бремя убийства человека, которого она когда-то любила, отца ее детей, все еще сильно на нее влияло. Чувство вины, которое она необоснованно испытывала как жертва Рэя, теперь приобрело новую форму, когда она осознала всю серьезность своих действий, какими бы необходимыми они ей ни казались. Последнее и, возможно, даже самое жестокое наследие, которое оставил Рэй, заключалось в том, что Лиллиан была вынуждена совершить поступок, повлекший за собой столь серьезные последствия, избавиться от которых невозможно. Женщина думала, что в какой-то степени сама в него превратилась.

Лиллиан чувствовала не только вину, но и гнев, когда в процессе психотерапии смогла оглянуться на годы брака. Несмотря на то что она приложила немало усилий, чтобы скрыть правду о жестоком обращении Рэя от других людей в своей жизни, она была уверена, что ее друзья и семья, должно быть, имели некоторое представление о том, что происходит. Им хватало чутья и интуиции, чтобы читать между строк и видеть, что все далеко не так хорошо. Объективный анализ брака в спокойной обстановке заставил Лиллиан столкнуться лицом к лицу не только с собственными поступками, но и с бездействием других людей, которое сопровождало десятилетия насилия, а также с верой в то, что окружающие могли помочь ей и предотвратить хотя бы часть страданий.

Психотерапия не может помочь Лиллиан полностью избавиться от этих мыслей и чувств. Эмоциональный ландшафт жестокого брака стал неотъемлемой частью личности женщины, слишком тесно связанной с ее самоощущением, чтобы от него можно было отказаться. Но это не означало, что она была обречена оставаться во власти прошлого. Осмыслив свои действия через призму травмы и пройдя курс лечения от посттравматического стрессового расстройства, научившись определять причины своей паники и используя методы уменьшения воздействия травмирующих воспоминаний, Лиллиан начала обретать контроль над эмоциями, которые когда-то полностью ее захватывали. Благодаря нашей кропотливой психотерапевтической работе она начала исследовать сознательные и бессознательные силы внутри себя и видеть токсичную динамику брака, который так крепко связывал ее. Она поняла, что гнев был частью ее самой – той, которую нужно было понять и которая в конечном счете заслуживала прощения.

Параллельно мы сосредоточились на восстановлении тех уголков ее психики, которые когда-то были в равной степени присущи ее самовосприятию, но подавлялись на протяжении долгих лет жестокого обращения. Мы нашли для нее возможности стать педагогом, а также сиделкой и воспитательницей: она постепенно заняла центральное положение в жизни закрытого отделения больницы, оказывая материнское влияние на окружающих, играла ведущую роль во многих мероприятиях и помогала малограмотным пациентам писать письма домой. Именно это во многом помогло Лиллиан найти путь из лечебницы обратно во внешний мир. Это дало ей ощущение цели и идентичности, помогло снова почувствовать себя личностью, а не чудовищем, которым она считала себя в течение полутора лет, постоянно возвращаясь к моменту убийства Рэя. Она продолжала находить способы реализовать поставленную цель и после того, как покинула больницу. Она посвятила себя защите прав женщин и стала вести полноценную жизнь с родными и близкими.

Как и многие мои пациентки, Лиллиан продолжала бороться с чувствами вины и стыда даже после того, как в ее будни вернулась некоторая нормальность. Она смогла возобновить жизнь в обществе, но за ней следовала дурная слава совершенного преступления, а также чувство страха, которое временами охватывало ее, когда она просыпалась в панике из-за кошмара, где Рэй заманивал ее в ловушку. Она размышляла о том, могла ли она найти другой способ сбежать от мужа, если бы ей удалось предотвратить раздробление своего сознания до такой степени, что убийство

показалось единственным решением. По сей день она иногда пишет мне письма, в которых подробно описывает эту внутреннюю борьбу. Как во время психотерапии, так и после вопрос о прощении остается для нее центральным. Это то, что она не может до конца принять. Лиллиан – многогранная и высокообразованная женщина, которой не нравятся простые объяснения без рассмотрения деталей. Она сопротивлялась некоторым выводам, к которым я пыталась ее подвести, даже если признавала их полезность. Но тем не менее она научилась жить в гармонии с собой, нести бремя, которое легло на нее после многолетних травм, и в то же время наслаждаться жизнью с дорогими ей людьми. Теперь Рэй ей не угрожал – по крайней мере, физически. Она пришла к пониманию, если не к полному принятию, что поменяла его жизнь на свою.

Случай Лиллиан показал, как годы постоянного скрытого насилия могут окончательно сломить женщину, вплоть до того момента, когда она меняется ролями с жестоким партнером и воспроизводит его ярость в отчаянном акте самосохранения. Наконец-то тело заговорило, и годы боли и насилия вырвались наружу. Лиллиан казалось, что насилие – единственный способ выжить. Через него она выражала силу и действенность того, что может показаться неразумным и «неженственным» поступком.

Опыт, извлеченный из сессий с Лиллиан, я перенесла на последнюю работу в качестве психолога в женской тюрьме. Здесь я ежедневно наблюдаю, как женщины, от которых этого совсем не ожидаешь, могут превращаться из жертвы в преступницу. Иногда они направляют агрессию против себя, совершая повторяющиеся и вызывающие беспокойство акты самоповреждения. Моя работа с девушкой по имени Скай показала, что это насилие над собой – не просто выражение боли и крик о помощи, как принято считать, а по-своему мощное средство выживания и самовыражения.

10

Скай. Разговоры через кожу

Когда мы приблизились к камере, новой пациентки не было видно. Я различила лишь бесформенную массу под серым постельным бельем – тело, которое можно было бы вообще не заметить, если не приглядываться. Согласно протоколу, я ждала снаружи, пока надзиратель постучал, вошел и назвал имя Скай. Когда ответа не последовало, он подошел ближе к кровати и сунул руку под одеяло – не для того, чтобы разбудить ее, а чтобы осмотреть. Надзиратель проверял одно: есть ли на шее Скай перевязка, которую девушка неоднократно затягивала, иногда по несколько раз в день. Она делала это достаточно туго, чтобы оставить кровоподтеки, но в то же время не слишком сильно – чтобы можно было дышать. Мужчина ничего не сказал, но быстро обнаружил, что искал, и достал из кармана инструмент, чтобы перерезать резинку, которую заключенная туго завязала вокруг шеи. Пациентку, с которой я пока не успела познакомиться, все еще частично закрывало одеяло. Я услышала тихий вскрик протеста и мучения, но сопротивляться девушка не стала. Это были бессловесный танец боли и порядок действий, хорошо известный обеим сторонам, свидетельницей которых я не раз становилась.

Это краткое описание той сцены, которая часто встречалась мне как в начале карьеры тюремного психолога, так и на последнем месте работы. Большое количество людей, которые страдают от психических расстройств или психологических травм и живут рядом друг с другом в условиях жесткого контроля, создает особую и нередко тревожную обстановку для тех женщин, с которыми я работаю. Находясь в окружении других людей с похожими или более тяжелыми состояниями и зная, как механизм власти будет реагировать на различные раздражители, мои пациентки сталкиваются не только с реальностью собственного заболевания или дистресса, но и с условиями жизни, которые могут активно усугублять их. Порой акты самоповреждения становятся единственным доступным способом заявить о себе и попросить о помощи. Их может спровоцировать действие сокамерника или другого заключенного, которое воспринимается ими как приглашение к соревнованию. Иногда самоповреждение превращается в эффективный способ передать информацию о неудовлетворенных потребностях, которая требует немедленного реагирования. В таких случаях женщины могут начать копировать друг друга и конкурировать за заботу. В стенах тюрьмы окружающая обстановка бывает столь же значимой, как травмы и психологическое состояние отдельного человека.

Как только Скай развязали и освободили от перевязки, мы перешли в кабинет, чтобы провести первую сессию. Мне впервые удалось хорошенько ее рассмотреть, но вскоре она свернулась во что-то напоминающее шар, сидя на стуле: она отвернулась – и прямо на меня были направлены кроссовки без шнурков. Мне пришлось обратиться к записям, чтобы удостовериться, что девушке на самом деле было 23. Из-за худощавой фигуры она легко могла сойти за подростка. До нападения при отягчающих обстоятельствах, которое привело к тюремному заключению, она была бездомной и до сих пор производила впечатление человека, который, возможно, спал на улице. Бледная кожа подчеркивала темные синяки на шее от многочисленных перевязок, которые она делала. Даже когда у Скай отобрали очевидные варианты для повязок вроде шнурков, девушка находила способы смастерить их из подручных материалов: резинок от белья, тряпок для уборки или лоскутов, оторванных от простыни.