Любовь красного цвета
Шрифт:
– От него ничто не может укрыться, – с гордостью ответила Линдсей. – У него словно какая-то антенна, которая улавливает малейшие сигналы… Здесь налево или направо?
– Налево, – ответил Роуленд. – Проскочили? Ну, ладно, ничего страшного. Поедем другой дорогой. Проезжай мимо фабрики, а после тех муниципальных домов свернешь. Да, вот здесь. Теперь – под эстакаду, мимо стоянки грузовиков и – через площадь. Возле Хоксморской церкви сделай левый поворот. Удивительно красивая церковь, не правда ли? Самая красивая в Лондоне, на мой взгляд. Ее шпиль виден из моих окон, и я любуюсь им, лежа в постели.
Линдсей, никогда даже не слыхавшая об этом чуде
– Господи, какая удивительная улица! Какие удивительные дома! – Роуленд с восхищением взирал на кирпичные фасады. Дома были типовой постройки, с глухими оконными переплетами и фрамугами. К двери каждого из них вели несколько ступенек. – Восемнадцатый век. Середина или около этого. Их построили для гугенотов, приехавших сюда после того, как их изгнали из Франции. Они были признанными торговцами и искусными шелковыми мастерами. Это место вообще всегда было чем-то вроде убежища для беженцев. После того как французы покинули этот квартал, здесь поселились евреи, а теперь преобладают бенгальцы. Я спас этот дом. Когда я его купил, он почти разваливался.
– Прекрасный дом, Роуленд.
– Нравится? Внутри, правда, все довольно просто. Он принадлежит мне уже двенадцать лет. Когда я был в Вашингтоне, в нем жили мои друзья. Я так толком и не собрался обставить его как полагается… О Господи! Заводи машину! Быстрее!
Линдсей, которая в этот момент уже выбиралась из машины, в растерянности оглянулась вокруг. Чуть впереди она увидела длинный приземистый «Мерседес» с откидным верхом, из которого появилась высокая красавица блондинка. На улице было темно, и на секунду Линдсей показалось, что это – Джини: такая же фигура, такие же светлые распущенные волосы. Однако Джини ни за что не надела бы такие вызывающие серебристые брюки, черную рубашку навыпуск и черную кожаную, как у мотоциклиста, куртку. Она уж наверняка не вызвала бы подобной реакции у Роуленда, который сейчас испытывал, похоже, только одно желание – побыстрее исчезнуть с этого места.
– Ты, дэрмо! – закричала блондинка с чудовищным французским акцентом. Подбежав к Роуленду, она что было силы ударила его кулачком в грудь. – Свиньа! Я звонью! Я плячу! Я пишю тьебье письма от всего сьердца! И сижю в машинье! И опьять плячу вот такими большими сльезами! Как ты мог так делять со мной! Merde, je m'en fiche, tu comprends! [17]
Кривя рот и роняя слезы на свою кожаную куртку, красавица продолжала изрыгать проклятия на своем родном языке. Периодически она била Роуленда в грудь, а тот бормотал:
17
Дерьмо, плевать я на тебя хотела! (фр.).
– Сильви…
В какой-то момент Сильви прервала свой речитатив и обратила внимание на Линдсей, стоявшую возле своего «Фольксвагена». Подскочив с невероятной быстротой к машине, француженка размахнулась и изо всех сил ударила кулаком по капоту машины. На блестящей поверхности появилась заметная вмятина.
– Эй, позвольте… – сказала Линдсей, выдвигаясь вперед.
– Сука! – завопила Сильви. –
С этими словами она ударила ногой по номерному знаку «Фольксвагена», и тот безобразно выгнулся.
– Какого черта! – воскликнула Линдсей. Она попыталась оттолкнуть Сильви, но промахнулась, поскольку та неожиданно отпрыгнула в сторону.
– Вон отсюда! Уходи! Убирайся домой! – кричал Роуленд голосом, который, наверное, можно было слышать за три квартала отсюда. – Все! Довольно!
Он крепко держал Сильви за талию, приподняв ее на несколько футов от земли. Красотка извивалась и, словно автомат пулями, поливала проклятиями всех и каждого. Уж на что горячий нрав был у Линдсей, но такой темперамент впечатлил даже ее.
– Я умру! – Сильви внезапно обмякла в руках Роуленда. – Я убью сьебья! Я перерьежу сьебье шеьа! Прямо здьесь…
– Не перережешь, – буркнул Роуленд, волоча красавицу вдоль тротуара к ее машине.
– Я убью эта сука, прежде чем уезжать!
– Эта сука – моя жена, Сильви, – рявкнул Роуленд, грубо ставя блондинку на землю рядом с ее «Мерседесом». – Мы поженились вчера. Между нами возникло быстрое и сильное чувство. А теперь – отправляйся домой!
– Та femme? Hypocrite! Menteur! C'est impossible… [18]
18
Твоя жена? Лицемер! Лжец! Этого не может быть… (фр.).
– Все возможно. Хочешь, кольцо покажу? – предложил он, глядя на Сильви уверенным взглядом зеленых глаз.
Француженка издала вопль раненой выпи, осыпала Роуленда новым потоком непонятных проклятий, влепила ему оглушительную пощечину и, вскочив в свой «Мерседес», рванула с места.
Роуленд вернулся к Линдсей. Та с открытым от изумления ртом стояла возле своей покалеченной машины. С непроницаемым лицом Роуленд взял ее под руку, увлек за собой по ступеням крыльца и открыл входную дверь. Когда зажегся свет, они увидели на полу в прихожей – прямо под прорезью для газет – целую кучу женских трусиков. Линдсей наклонилась и подняла их. Каких там только не было! Черные кружевные, розовые кружевные, белые кружевные… Она перевела недоуменный взгляд на Роуленда.
– Сильви? – спросила она.
– Вроде она носит именно такие, – ответил мужчина. – Просовывать их в прорезь для газет – тоже в ее духе.
– Черт побери! – выдохнула Линдсей, и они оба расхохотались.
Они не переставали смеяться, пока поднимались по лестнице и шли длинным коридором к гостиной на втором этаже. Ослабев от смеха, Линдсей рухнула на единственный имевшийся в комнате стул.
– О Боже! – вымолвила она наконец. – Она – просто чудо, Роуленд. Тебе повезло!
– Да нет, ничего особенного, – ответил он, переставая смеяться. Лицо его посерьезнело.
– И часто с тобой такое случается?
– С теми или иными вариациями – да, довольно часто. Два-три раза в год. Уж не знаю, почему так бывает.
Линдсей произвела в уме быстрый подсчет: Макс говорил, что ни одной женщине не удается продержаться рядом с Роулендом больше трех месяцев. «Три месяца – рекорд, – сказал он. – Для большинства предел – месяц». «Интересно, – подумала Линдсей, – сколько держалась Сильви: три месяца или всего один? Впрочем, – тут же одернула она себя, – это не мое дело».