Любовь моя
Шрифт:
— У него грубо и примитивно вылезает подтекст. Тебе, наверное, кажется, если реалистичность изображения действительности уходит на второй план, то духовный мир тут же выйдет на первый? — насмешливо спросила Инна Аню.
— Напротив, я пытаюсь тебе втолковать… Это ты у нас такая умная, а для неискушенного невзыскательного читателя…
На этой несуразной Аниной фразе Лена отвлеклась от спора подруг. Ее мысли уплыли в сторону своего понимания прозы современных авторов.
*
— …Какая жизнь, такие сюжеты: бессвязные, клочковатые, болезненно яростные, излишне
— У тебя от них всё в голове перемешалось? — непринужденно и насмешливо поинтересовалась Инна.
— Мне кажется, Пелевин злой и нелюдимый.
— Причем здесь характер автора? И потом, ироничный и язвительный — совсем не значит, что злой, — возмутилась Жанна и посмотрела на Инну, ожидая поддержки.
— Достоевский утверждал, что главное в человеке не ум, а то, что им управляет: характер, сердце, доброта, чувства, — сказала та и спросила:
А как тебе неповторимый Довлатов?
— То, что я находила в интернете — не очень… Я до него много читала о лагерях и тюрьмах. Но искорки встречаются, — осторожно сказала Жанна, ожидая очередного подвоха. — Может, туда отсылают то, что не продается?
— Вот так наезд! Черте что и сбоку бантик! Ну, если уж для тебя Довлатов не фигура… Ты, мать, его с кем-то путаешь. Его книги — живой документ общественной жизни. Невольно напрашивается вопрос… Хотя… его тонкая ирония не всем по мозгам. Правда, он ненормативную лексику применяет, — усмехнулась Инна.
— После Солженицына читать у кого-то о лагерях? Помню, он меня ошарашил, подавил. Я поняла, что в СССР была еще и другая жизнь, о которой я не знала. Этим счастьем открытия я обязана Лене. Считаешь, что от твоих слов я Довлатова принуждена буду воспринимать как-то иначе?.. Я слышала, что он хотел быть как Чехов, а стал модным писателем. Только мода не всех трогает, — «отшила» Инну Жанна.
— Она слыхала… Ну, ты даешь! — тонкие ноздри Инны гневно затрепетали, брови грозно сошлись на переносице, но она сдержалась и сказала ехидненько:
— Довлатов не обязан всем нравиться. Я тоже к нему избирательно отношусь. Он разный. Помнишь его «кружева»? В начале пути он один, через двадцать лет другой. Но он прочно обосновался в литературе. Его стилистическое влияние я замечаю даже в соцсетях. К тому же, у любого стоящего произведения есть первый слой, второй, третий. Не всякий читатель своим пониманием быстро добирается до сути авторской задумки, проникает в глубину. Что-то считывается в восемнадцать лет, что-то в тридцать. Тебя устраивает его фраза: «Альтернатива добра и зла подменяется альтернативой успеха и неуспеха»?
— Не смог Довлатов отринуть от себя Россию, хотя жил за границей. Случилась с ним такая «незадача», — ушла Жанна от обсуждения творчества. — Несмотря ни на что преданным оказался хотя бы родному языку. Я его за это уважаю. А Бродский сумел отлучить себя от родины, преодолеть ее притяжение, прижился за границей, получил неслыханную прижизненную славу, все мыслимые и немыслимые награды и почести. Счастливчик. В его жизни была одна трагедия —
— Бродского прекрасно читает моя любимая актриса Алла Демидова, как-то по-своему, но, не ломая ритма автора. Его собственное равномерное чтение — то поступь командора, то заунывный вой, — отметила Инна.
— Бродский не для чтения, а для преклонения. Он больше явление лингвистическое, а мне смысл важнее. Проклюнутся, вылупятся ли еще ему подобные или мы обречены на взращивание и чтение поэзии современных посредственностей? Если только через сто лет? — спросила Аня.
— При наличии тотальной среды, — уточнила Инна.
— Говорят, кое-кто с трудом пережил получение Бродским Нобелевской премии, — понизив голос, сообщила Жанна.
— Злопыхательство, сплетни, — брезгливо передернулась Аня. — Никто не застрахован от губительной зависти. Наверное, не бывает так, чтобы не единой, не малейшей капельки яда обиды в душе соперников. Но не надо выдавать желаемое за действительное. Спросите сами себя с пристрастием… Рита мне рассказывала, как один писатель решил ее унизить. Пригласил вместе пообщаться с читателями, а сам слова ей не дал сказать. Рита по этому поводу пошутила: «Я не обиделась. У него есть смягчающее обстоятельство — отсутствие таланта».
— А я ни на какие награды не променяла бы счастливые детство и юность, если бы они у меня были, — неожиданно сказала Аня. — Глухое бездорожье моего детства, болезненное осознание обреченности в юности…
— И я, — тихим эхом прозвучал голос Инны.
— Я тоже, — сказала Жанна.
— Я не помню в своем детстве беззаботно-радостных счастливых дней. Часы, минуты случались… — задумчиво произнесла Лена.
*
— Захар Прилепин пишет круто, мощно, с какой-то истинно мужской, недюжинной силой. Он абсолютно мой автор, — сказала Инна.
— Его книги о величии духа, о милосердии, о влиянии рока на судьбу? — спросила Жанна.
— Я читала его «Санькя». Серьезнейшая вещь. Острая, злая, умная. О воспитании молодого поколения с болью в сердце заставляет задуматься. Откуда в его герое Саньке тупость и жестокость? Ведь не только водка тому причиной. Отсутствие… много чего в душе… Это тот предел, за которым кончается человек… А рассказ о том, как главный герой по бездорожью зимой вез хоронить своего отца, вообще выбил меня из колеи. Ну ладно, беспощадный бунт… Там все ясно: политика, мозги закомпостированы, стадное чувство, водка, дурость…. Враждебность, агрессия и ненависть скорее и проще объединяют людей, чем сочувствие и доброта. А тут что? Элементарная глупость, доходящая до идиотизма! Абсолютная деградация личности! Какое там самокопание, анализ! Не уметь просчитать и продумать самую простую бытовую ситуацию! Сам дурак и других тупо и властно вовлекает, заставляет мучиться. А если бы сосед не догадался и не вызволил их из беды? В пустой голове Саньки мыслям совсем не за что зацепиться? Дебил? Много ли у нас таких, с позволения сказать… мужчин? Страшно подумать, — разволновалась Аня.