Любовь не терпит отлагательств

Никитина Светлана Валерьевна

Пройдя мимо своей машины, я зашла в какой-то фаст-фуд и уселась у самой дальней стены. Даже булку с котлетой я жевала как-то не вдумчиво, ни на чем не могла сосредоточиться. Вчерашний вечер вспоминался не четкими фрагментами, а будто бы служил въедливым фоном, на котором как-то незначительно и мимолетно завивались пустые мысли – например о том, что булка «резиновая», окна в заведении не слишком чистые, поясница вдруг зачесалась, - может, комар укусил? Хотя какой комар в декабре? Разве что случайно разбуженный и злой…

…А потом мысли бесследно исчезали, словно утилизируемые

мозгом как спам…

Я опустила голову, ниже, чем держала булку в руках, и заплакала. Вот теперь я вернулась. Теперь я поняла, что со мной. Не ностальгия. Не депрессия. И даже не пустота. Просто грудную клетку сжимают беспощадные тиски, просто я растеряна – и объяснить некому.

Вечером он приехал. Но не сказал мне ни слова. Я совсем не понимала его поведения. Он ничего не делал. Не ругал меня, не прогонял, не разговаривал – не замечал. И тем самым не давал мне понять – конец ли это нашей любви или нет? Он снова спал на диване. А я, державшаяся весь вечер, легла в спальне, обернула голову подушкой и заревела. Хотел бы – хотя бы в будущем – помириться, наверняка поговорил бы со мной, попытался разобраться, пристыдить, наругать меня, наказать!

Уснула я не скоро, но для самой себя незаметно, лежа на животе и уткнувшись лицом в насквозь мокрую подушку.

Снова утро. Только сегодня я проснулась раньше Андрея. Приготовила завтрак и, когда он спустился после душа, чисто выбритый, приятно пахнущий, в брюках и свитере, готовый к трудовым будням, выглянула из столовой и спросила:

– Завтракать будешь?

Сама не разобрала своего голоса – то ли тихий и робкий, как у мышки, то ли сиплый и дрожащий, как у больного хомяка.

Впрочем, я мысленно готовилась, что он проигнорирует мою робкую попытку.

Он удивленно повернул голову и заметил мое лицо с круглыми глазами, и кивнул.

У меня сердце осторожно подпрыгнуло.

Он сел за стол, и я пожалела, что не поставила тарелку с омлетом, горячие булочки, масло и кофе заранее, потому что руки предательски тряслись, да так сильно, что кружка зазвенела на блюдце. Он это видел, но в лицо мне при этом не посмотрел – он и раньше заметил мои блеклые от слез глаза и бледность щек и губ. И когда я ставила эту злополучную кружечку вместе с неуместным блюдцем, он отвел глаза в сторону, чтобы моих рук не видеть. От обиды и стыда на глаза навернулись слезы. «Не наказывай меня! – закричала, завопила я мысленно. – Не наказывай! Не наказывай! Не наказывай!»

Его молчание словно ножом протыкало мое сердце, до страсти захотелось, чтобы он заговорил, вынул нож… Ну обними, скажи, что хватит! Отбыла «срок»!

Я отступила в сторону, чтобы не маячить, видела, что ему и так кусок в горло не лезет. Съел две вилки омлета, глотнул кофе, потому что невмоготу. Я отвела руки за спину и впилась ногтями одной руки в предплечье другой, чтобы отвлечь нервную систему на боль физическую.

Видимо, пытка оказалась слишком жестокой и для Андрея. Не доев, он быстро поднялся из-за стола и, поколебавшись секунду, неуверенно бросил «Спасибо, очень вкусно!» И шмыгнул в холл.

Я

инстинктивно бросилась за ним и пискнула ему в спину, когда он обувался:

– Поговори со мной! – было похоже на мышиный стон.

Андрей выпрямился и, не оборачиваясь в мою сторону, ответил:

– Я не знаю как.

И, сорвав куртку с тремпеля в шкафу, выбежал из дома.

Я всхлипнула и упала на диван в гостиной. Побежала плакать. Поняв, что на этом диване Андрей спал последние две ночи, я поглубже зарылась лицом в обивку – потому что любила каждую вещь, к которой он хотя бы прикасался – и заплакала еще горше…

Я плакала все время, все время. Плакала и спала, измученная плачем. Плакала и спала. На следующее утро я проснулась здесь же, на диване. Андрея нигде не было, и, похоже, на этот раз он дома не ночевал. Ну и ладно, мне есть чем заняться. Пошла плакать. Второй день подряд плакала и спала. Пока вечером не позвонила Лида, взволнованная моим тогдашним припадком, и напомнила, что у меня завтра пары. Я устало посмотрела на темное окно и пообещала, что буду. Третий день плакать и спать я бы не осилила.

Глава 21.

Завтракала я в одиночестве, но тот факт, что я ем, сам по себе радовал, а то плаксивая голодовка что-то подзатянулась. Я включила утреннюю передачу, пила чай и ела печенье. Обычное начало рабочего дня. По такому началу я за столько дней уже затосковала бы, если бы не трагическое самокопание и жалость к себе.

– Сегодня состоится заседании в Госдуме, на повестке дня которого… - дикторша стала перечислять, что там у чиновников на повестке.

Я почесала кончик носа, что зачастую означало у меня скуку.

– Наряд МЧС завершил разбор обломков здания ночного клуба на Бауманской улице, - сообщила та же дикторша, и вместо нее возникло изображение довольно измочаленного мужчины в форме и каске, который стал разъяснять ситуацию перед несколькими микрофонами с символикой различных телеканалов. Внизу экрана возникли строчки: «Федор Степанов. Майор МЧС».

– Пожар мы купировали еще до вечера, - вещал майор на фоне обугленного и полуразрушенного здания. – Клуб был взорван вчера днем, посетителей и персонала практически не было, кроме охраны. Мы разобрали завалы и обнаружили мощную взрывчатку, заложенную сразу в нескольких местах, которая и послужила причиной данного происшествия. Двое охранников погибло, третий доставлен в реанимацию в тяжелом состоянии…

На экран вернулась дикторша:

– Приблизительно так же обстоят события на проспекте Мира. Оба клуба, принадлежавшие Кириллу Артемьеву, успешному предпринимателю, взорвались вчера в полдень, что совершенно четко указывает на участие в этом происшествии злоумышленников. Хозяин клуба Кирилл Артемьев сообщил, что «убытки еще не подсчитаны, но потянут на несколько десятков миллионов рублей, а виновников трагедии ему поможет отыскать наша доблестная полиция и воздать по заслугам», - цитата.