Любовь не терпит отлагательств
Шрифт:
Он вдруг посмотрел на меня и нежно улыбнулся:
– Ириш, дай искупаться, а вопросы все потом. Желательно не раньше, чем завтра.
– Хорошо, - натянуто улыбнулась я в ответ и с чувством добавила: - Я люблю тебя!
– Я знаю, моя хорошая, - он подошел и легонько коснулся губами моих губ. – Только ты одна у меня родная, кому я могу доверять и не ожидать ножа в спину.
Мне стало совсем плохо, в щеки бросился жар.
Андрей пошел наверх, оставив меня метаться по холлу, словно волк в клетке, со смесью боли, страха,
Ночью я снова не сомкнула глаз. Может, разбудить Андрея и во всем сознаться? Нет. Поздно. Я натворила уже слишком много. Он мне не простит адреса казино, других – пусть и мелких – сведений, суд, сотрудничество с его злейшим врагом, скрытое от Андрея. А что делать, если он каким-то образом узнает о моих показаниях против Еремеенко? Уроет, как обещал? Или изобьет? Или накричит? Или промолчит?
Я не хочу видеть в его глазах презрения! Я хочу, чтоб он любил меня! Я не смогу! Я не смогу без него!
Я не могу уже к нему обратиться. Он воспримет все это так, будто я добровольно переметнулась на вражескую сторону.
Он снова спит спиной ко мне. Я уткнулась подбородком в его сильное плечо, глядя на его даже во сне не до конца расслабленный профиль. Я хотела тебя защитить…
Я люблю тебя… и хочу защитить… ведь без тебя я и сама пропаду.
Я поцеловала его гладкое плечо, вложив в это прикосновение всю свою нежность, любовь и заботу.
Что со мной будет, если он когда-нибудь исчезнет? Из моей жизни? Из моей постели… и я не смогу его вот так обнять ночью?
Помогите!
Кто-нибудь… я не знаю, что мне делать…
Это так страшно… не знать…
Помогите… кто-нибудь…
Так же безрадостно, страшно и настороженно прошло пять дней.
Эти пять дней я ела, пила, работала в универе… вернее, почти не ела, не пила и не работала, потому что даже за столом на кафедре филологии меня не покидали эти мысли.
Что, если узнает?
Что, если отвергнет?
Как мучительно больно принимать его ласки, нежные слова и влюбленные взгляды, когда в душе только и молишься, лишь бы не узнал, лишь бы не узнал, лишь бы не узнал!..
Но дни шли, а он так и не узнавал. Все было хорошо.
Я вернулась с пары и села за стол. Нужно было подготовиться к следующему этапу – сессии.
– Наконец-то, начитка закончилась! – выдохнула я весело. – Уже начинаю обобщать материал за семестр, повторяем.
– Так ведь десятое декабря только? Не рано? – спросила Лидочка, лаборантка.
– Это только так кажется,. Эти три недели до сессии знаешь как незаметно пролетят! Да и часов у меня не много, я распределяю так, чтобы все успеть.
– И то верно, - кивнула Лидуська. – Хотя, как по мне, пусть бы сами повторяли, по конспектам. А я бы отпускала ребят с пары, а сама тем временем моталась по магазинам – до Нового года рукой подать!
Я
Я и удивиться не успела тому, что он навестил меня на работе, чего отродясь не случалось.
– Это правда? – громко спросил он, серьезно и грозно.
– Что п-правда? – я сделалась меньше в своем кресле.
– Ты знаешь, что! – рявкнул он зло, и я поняла, что никогда его таким не видела – тем более в отношении меня. – Ты была в суде. Это правда?
Дышать стало нечем. Словно меня ударили под дых. Мои руки и глаза машинально, против воли, заметались по краю стола, одернули кофточку, пальцы задрожали.
– Посмотри на меня, - приказал он властно, и я, словно это он управлял моей моторикой, подняла голову и посмотрела в его широко открытые глаза.
Я никогда не предполагала, что меня дотла способен уничтожить один его взгляд: увидевший в моих бегающих затравленных глазах правду, разочарованный, уязвленный, вмиг угаснувший и испепеляющий одновременно.
И оттолкнувшись кулаками от стола, он швырнул на него немного смятые листы и, не говоря ни слова, вышел, ушел из здания университета… Только бы не из меня, не из моей жизни! Не хлопай дверью!
Я с трудом разжала свои окоченевшие от напряжения и волнения кулаки и ледяными пальцами развернула… копию протокола слушания по делу Еремеенко Александра Викторовича от четвертого декабря две тысячи тринадцатого года.
Свидетели… Медведев Игорь Николаевич… Петров Дмитрий Иванович… Соколовская Ирина Николаевна…
И я вдруг взревела в голос, всхлипывая, уронив голову на сложенные на столе руки. Лида вздрогнула от неожиданности и подбежала ко мне…
Как-то я замолчала… Как-то, потому что на кафедре сидели еще несколько коллег. Как-то дошла до уборной, как-то плескала в лицо ледяной водой из-под крана… Как-то доехала до дома… Как-то доплелась до порога…
Вошла в полутемный дом. Пустой, гулкий и кричащий моей виной, моим страхом, моим одиночеством. Кричащий тишиной.
Я не остановилась ни на минуту. Туда-сюда по комнатам, туда-сюда вдоль дивана, туда-сюда от столовой до кухонной плиты и вокруг журнального столика. Слез нет. И Андрея нет. Несколько часов я заламывала руки, искусала нижнюю губу до крови. Он не придет. Пол-одиннадцатого. Что мне делать, если он не придет? Как я… сама? Как я буду сама в этом доме?
Нет, конечно, снаружи есть охрана, камеры видеонаблюдения.
Но… как я сама… внутри?
Сердце страшно болело от многочасового самоистязания. Ноги ломило от усталости. Но я не останавливалась ни на секунду, не могла. Знала, что сама виновата. То, что казалось единственным выходом во время встреч с Темычем, сейчас предстало в виде большой глупости.