Любовь по правилам и без
Шрифт:
Но поцелуй — это же такая ерунда! Не получился первый, так второй получится. А не второй, так третий. Я же ему нравилась, так зачем он отстраняется?
Или не так уж сильно я ему нравилась?
А мне нужно это — бегать за мужиком, и извиняться за неудачный поцелуй?
— А вы читали Тома Сойера? — прислушиваюсь я к Катькиному трепу.
— Читал. Давно.
— Мне бабуля читала. Мы с мамой ездили в город недавно.
— Здорово.
— А еще я у тети была, и кувыркалась через голову. У тети шкаф в зале, весь книгами забит. Смотрю — на обложках написано
— Пушкин — наше всё, — расхохотался Егор. — Бабушка тебе объяснила, кто он такой?
— Да я знала это, просто забыла, — буркнула Катя, отпихнув палкой ветку, валяющуюся на дороге. — Но бабушка так покраснела, когда высказывала мне всё. Что я в школе не училась, что мама меня плохо учит, что я вырасту и уборщицей стану потому что я глупая, и…
— Что? — вклинилась я. — Кать, ты почему мне не рассказала что мама на тебя кричала и ругалась?
— Ой, — пискнула Катя, вдруг вспомнив что я рядом. — Мам, я… ну вы же с бабушкой часто ругаетесь, я не хотела чтобы ты знала. А бабуля сказала мне что стыдно не знать что Пушкина зовут не Ас, а Александр Сергеевич.
— Ты не глупая, — с улыбкой заметил Егор. — А к окончанию школы даже двоечникам приходится узнать кое-какие факты из биографии этого поэта, а такие умные девчонки как ты еще и стихи его учат, и всю жизнь помнят.
— И уборщицей ты не будешь, — добавила я мрачно, представляя, как выскажу маме за её ругань. — Бабушка у нас своеобразная. Я лет в двенадцать Есениным увлеклась, а мама его считала ужасным человеком и, соответственно, стихи его тоже не переваривала. Томик отобрала, и выбросила. А том стихов был из школьной библиотеки, между прочим.
— Тяжелое у тебя было детство, — подмигнул мне Егор, и я печально вздохнула.
— О да!
Вроде Егор начал немного размораживаться. И, надо признать, заслуга в этом не моя, а Катькина. Можно быть спокойной за дочкино будущее — с мужчинами она общий язык умеет находить. Жаль что я не умею.
Ноги у меня снова гудят, но я не жалуюсь, иду рядом с Егором и Катей, участвую в беседе, и немножечко чувствую себя из-за этого щенком, подлизывающимся к хозяину. Я как тот щенок, разве что язык не высовываю, а в остальном похоже: иду рядом, стараюсь быть вровень, улыбаюсь, подлизываюсь, и жду когда меня по головке погладят.
Дожилась. А все потому что окончательно осознала — мне не просто нравится Егор, мне с ним очень комфортно и уютно. Не потому что он с Катей ладит, а просто потому что он это он.
— Что, устала? — по-доброму улыбнулся он, когда мы повернули обратно к дому.
— Чем я выдала себя? Тем, что пот в три ручья льется? Или милым скрипом косточек? Или песком, который из меня сыплется?
Егор обернулся, взглянул на дорогу, словно пытаясь разглядеть на снегу тот самый старческий песок, и расхохотался.
— Юмористка.
— В жизни помогает. Возвращаюсь к юмору. А еще, Егор, знаешь чем я занималась, когда в город ездила?
— Чем?
—
— А в суде ты…
— Подавала заявление. Просто чтобы ты был в курсе — Виктор для меня в прошлом. Для Кати, надеюсь, нет, все же они друг друга действительно любят хоть дочка и травмирована, но надеюсь — простит. Для нее Витя не в прошлом, а для меня — да. Мне важно чтобы ты это знал. А еще, я очень скучала по тебе и жалею что в прошлый раз в машине всё так вышло. Правда.
— Насть…
— Я бы не говорила тебе всего этого, если бы мне было на тебя плевать, понимаешь? — немного отчаянно прервала я его. — Не объяснялась бы, не извинялась. Но мне не плевать. Я не хочу тебя терять, я очень хочу чтобы ты был в моей жизни. И я не хочу чтобы ты пропадал. Мне плохо было.
Ой как эгоистично прозвучало! Но зато честно.
Егор взял меня за руку. Мы как школьники — прикосновения нежные, острожные, даже робкие. И в то же время мы как семья выглядим с Катькой, которая снова унеслась вперед, неугомонная моя.
И только я подумала о Кате, только Егор сжал мою ладонь сильнее, явно готовясь что-то сказать мне, как Катя вдруг резко остановилась почти у поворота к нашим коттеджам, и понеслась к нам обратно.
Гневная, аж одну палку выронила.
— Что? — испугалась я, бросаясь дочке навстречу.
— Там… — запыхаясь дернула она плечом, остановилась, взрезая снег ботиночками. — Там он приехал. Папа.
28
Твою мать! Ну зачем он приехал?
Это моя первая мысль. Вторая: а может, пора?
— Малыш, — я опустилась перед Катей, придерживая дочку за плечи, — не злись, ладно? Я знаю что папа сделал тебе больно…
— Он ТЕБЕ сделал больно! — закричала Катя.
— Мы сейчас о тебе. Девочка моя, — я прижала дочку к себе, шепча ей: — прости что тебе пришлось рано повзрослеть, и я сейчас тебе как взрослой скажу: от измены никто не застрахован. Изменяют мужчины, изменяют женщины. Многие мужчины и не знают что растят не своих детей. Жизнь — сложная штука. Но твой папа — он мне изменил, понимаешь? Он МНЕ давал клятву верности, и не сдержал её. А тебе он остался верен, пусть и сделал больно. Но именно тебя он не хотел обижать, тебе он не изменял. Он не завел ребенка на стороне, он не полюбил этого ребенка сильнее тебя. Услышь меня, ладно. Попытайся поговорить с отцом.
— Но…
— Катька, — я прижала дочку сильнее, — знаю — больно, я всё это знаю! Ты не предашь меня, общаясь с папой и любя его. Это не предательство. Витя — твой отец. Ты можешь сказать мне, что он тебя не любит?
Я, наконец, отпустила ребенка, взглянула на дочкино личико — не плачет, и это уже хорошо. Но красная, сморщенная вся — жуть. То ли в гневе, то ли страшно ей, то ли всё и сразу.
— Так что, Кать, ты можешь сказать что тебя папа не любит? И помни, я про тебя спрашиваю, а не про меня.