Любовь поры кровавых дождей

Цицишвили Георгий Шалвович

Перевела Камилла Коринтэли.

ПАЛЬМА НА СЕВЕРЕ

Переправа через реку Вуокса оказалась невероятно трудной: финны яростно сопротивлялись.

Во время ожесточенного боя, когда мой артиллерийский дивизион вместе с передовыми частями вгрызался во вражеские позиции, медленно, шаг за шагом продвигаясь вперед, мы неожиданно получили приказ снять батареи с огневых позиций и вести их в направлении Выборга, чтобы поддержать артиллерийским огнем наши наступающие части и помочь

им овладеть городом.

Всю ночь мы двигались по изрытым бомбами и минами дорогам и так спешили, что пришлось из-за неисправности тягачей оставить на время две пушки.

Рано утром на подступах к Выборгу, когда до города оставалось всего каких-то двадцать километров, мы услышали мощную артиллерийскую канонаду, и над нами пронеслись краснозвездные бомбардировщики.

Стало ясно, что операция уже началась, а мы, к своей великой досаде, опоздали…

Войдя в город, мы попали в клубы пыли и дыма: противник оставил его какой-нибудь час назад.

Наши самолеты бомбили городские окраины, там еще шли бои. Слышался гул истребителей, пулеметные очереди, грохот минометов и свист пролетавших над нами снарядов.

Улицы лежали в развалинах. Какая-то стрелковая часть, разбившись на небольшие группы, короткими перебежками продвигалась в западный район города. Вокруг стоял оглушительный шум и крик.

После долгих мытарств я нашел нового воинского начальника, которому нас так неожиданно передали. Его наблюдательный пункт находился на самой высокой башне Выборгской крепости, откуда он в большой цейсовский бинокль наблюдал за вражескими позициями.

Высокий, широкоплечий, опаленный солнцем генерал-майор встретил меня хмуро и на мою просьбу указать район действия коротко бросил:

— Подыщите подходящее для расквартирования место в юго-восточной части города и устраивайтесь…

— Как это, товарищ генерал? — удивился я, широко раскрыв от неожиданности глаза.

— Да так, как я сказал! — резко ответил он и повернулся ко мне спиной.

Его грубый ответ переполнил чашу моего терпения. Я сразу вспомнил все мучения, которые перенес со своим артиллерийским дивизионом за последние сутки (приказ был получен только накануне). Так как дело не терпело отлагательства, я снял батареи буквально на глазах у врага и средь бела дня отправился сюда. Будь здоров какого нам задали в дороге жару!.. Мне захотелось сказать генералу что-нибудь язвительное, вызывающее, и я замешкался только потому, что сразу не нашел того нужного особенно непочтительного и резкого слова.

Он опередил меня. Обернувшись и с усмешкой глядя мне в лицо, длинно выругался и произнес, чеканя слова:

— Если хотели участвовать в бою, вовремя надо было прибыть, мать вашу за ногу…

Начальник штаба, веснушчатый полковник, принужденно хохотнул, а потом, нахмурив брови, сердито начал распекать меня.

Я ничего не слышал. Злость затуманила мне рассудок. Я схватил свою полевую сумку, выдернул из нее карту и, поднеся к рыжему лицу полковника, сначала ткнул пальцем в то место, где находились старые позиции дивизиона, потом показал наше новое местонахождение и под конец, помахав перед его носом телефонограммой командующего, каким-то чужим, осипшим голосом объяснил, что скорость, с которой двигалась моя часть, была просто фантастической. Если бы мы шли иначе, то и до вечера не добрались бы сюда!

Наступило

молчание. Оба они поняли, какие чувства владели мною: что может быть хуже для солдата, чем опоздание к началу военной операции!

— Поставленная командованием задача нами выполнена, — начал генерал. Мне показалось, что голос у него изменился. Те явно враждебные, колючие нотки, которые я услышал вначале, исчезли. — Мы дошли до рубежа, который пока, по всей вероятности, не перешагнем. На этих позициях мы должны укрепиться и… стоять, стоять, стоять, мать их так и растак…

Я удивился, заметив явное волнение генерала. Я понял, что не мы были причиной его раздражения.

— Отныне наступать не наше дело, отныне у нас одна задача — жесткая оборона! Понятно? — снова напустился на меня генерал и, чтобы я лучше понял сказанное, повторил по слогам: — Сейчас главное — жесткая о-бо-ро-на и боевая под-го-тов-ка!

Генерал говорил сердито, очевидно, в нем еще больше, чем во мне, кипела злость. Он явно повторял слова кого-то, кто был постарше его и на кого он еще недавно, вероятно, смотрел с таким же недоумением, как сейчас на него я.

«Неужели с нашим фронтом все кончено? — расстроившись, подумал я. — Неужели мы должны здесь протухать, в то время как южные фронты так победоносно продвигаются вперед?»

Ведь и к фронту человек привыкает, как к собственной квартире.

— Боевая и политическая подготовка! Нашли время для подготовки… — у генерала невольно вырвалось крепкое словцо. Он, правда, понизил при этом голос.

Это искреннее восклицание установило между нами мир и неожиданно вызвало взаимную симпатию.

Но досада и сожаление об опоздании не оставляли меня. Хотелось крушить все вокруг, и в первую очередь этого рыжего полковника, который, воспользовавшись минутным молчанием, подсунул мне какую-то напечатанную на синеватой папиросной бумаге инструкцию и длинным грязным ногтем указательного пальца показывал место — вот, мол, здесь распишитесь.

Как я спустился из-под крыши девятиэтажной, похожей на колокольню, башни — не помню. Насилу кончилась крашеная железная лестница, прикрепленная кронштейнами к стене башни.

Мой неразговорчивый шофер Павлов взглянул на меня исподлобья и, словно что-то смекнув, рванул машину и помчался к нашим батареям.

Наступил полдень.

Стрельбы не было слышно.

В городе стояла тишина.

Во дворе большого костела из красного кирпича в тени огромных лип расположились лагерем батареи моего дивизиона. Командиры всех четырех батарей и штабной взвод выкроили время, чтобы подкрепиться, Пять полевых кухонь раздавали бойцам обед.

Очевидно, из-за скопившейся во мне злости я напал на командиров батарей: какое, мол, вы имели право объявить обед, когда не знали нового задания.

Командир первой батареи, черный как головня украинец, капитан Полоз, который знал, что за храбрость и распорядительность я любил его больше других, скаля белые зубы, как-то многозначительно ответил:

— Знали, товарищ майор.

— Откуда знали? — вспыхнул я и посмотрел на других командиров.

Они стояли опустив головы, с каким-то хитрым выражением на лицах. «Видно, эти сукины дети уже узнали», — подумал я и внезапно почувствовал расслабление. Продолжать разговор было бессмысленно, и я пошел к штабному автофургону.