Любовь поры кровавых дождей
Шрифт:
— Там работала одна моя знакомая, — несмело проговорил я.
— А-а, — протянула она и выдохнула густую струю дыма.
Теперь она рассердилась, что меня интересует не ее персона, а кто-то другой, и жаждала отомстить.
— Когда она работала? — холодно спросила Василиса. При этом она уставилась на меня в упор так, точно впервые видела.
«Вот шельма, — подумал я, — в один миг превратила меня в обвиняемого, а сама стала в позу следователя».
— До войны, — как можно более равнодушно ответил я.
—
— Во всяком случае, в тысяча девятьсот тридцать девятом году она состояла в труппе…
— Ее имя и фамилия? — властно спросила она. Молчать не имело смысла, и я сказал:
— Лида Каверина.
Она метнула молниеносный взгляд. Но сказать ничего не сказала. Несколько минут мы оба молчали.
— Лида Каверина? — спросила она отсутствующим тоном человека, ушедшего в свои мысли.
— Да.
— Нет, такой там не было.
— Как не было? Я даже видел ее на сцене! — взбунтовался я.
— И, вероятно, не только на сцене?
— Она играла в «Платоне Кречете», ее очень хвалили…
— А-а-а, — протянула моя собеседница.
— Ну, вспомнили? — с нетерпением спросил я. — Нет, — отрезала она.
— Видимо, вы сами не входили в труппу этого театра.
— То есть как это? — вскинулась она. — Вы считаете, что я…
— В те годы, — смягчил я свое обвинение.
— А-а… Которые же это были годы?
— Тысяча девятьсот тридцать девятый и тысяча девятьсот сороковой.
— Какая из себя была эта ваша Каверина?
— Высокая, стройная блондинка с зелеными глазами.
— Как, говорите, ее звали? — глухо спросила Василиса.
Она застыла, замерла. Глаза ее устремились куда-то вдаль, поверх меня. Наконец, после долгого молчания, она заговорила, словно милостыню подавала:
— Я вспомнила… да, была такая, но вспомнила не как актрису — актриса она была очень слабая! — а как красивую женщину… Внешность у нее была крайне соблазнительная, всех с ума сводила… наверное, и вас?
— Насколько я знаю, она была хорошей актрисой и хорошим человеком, — с сердцем возразил я. В моем голосе помимо воли прозвучала обида.
— Простите, но этому не вам меня учить. Дальше статистки она не пошла.
— Как это статистки, она играла в «Бесприданнице»!
— Играла, когда первая исполнительница бывала больна. Должна сказать, ей приходилось нелегко. Вам не следует обижаться на правду.
Я поднялся, чтобы не сказать ничего резкого. В эти минуты я испытывал к Василисе неодолимую неприязнь. Она поняла, что я собрался уходить, протянула мне руку на прощанье и проговорила каким-то иным, изменившимся голосом:
— Если вы увидите Лиду, скажите ей, что я ее помню.
С этими словами она тоже встала и повернулась, чтобы войти в землянку.
— Охотно, но… но я не знаю вас… о вас… — У меня стал заплетаться язык.
—
— Скажите, как найти Лиду, дорогая Ирина Германовна! — неожиданно для самого себя взмолился я.
Она остановилась. Обернулась. Уставилась на меня. Потом провела пальцами по брови, точно вспоминая что-то, и одним духом проговорила:
— На Карельском участке фронта в Седьмой армии, в полевом госпитале главным хирургом работает ее муж — Анатолий Аркадьевич Балашов. Спросите его, он вам скажет все.
Меня словно стукнули чем-то тяжелым по затылку.
«Муж Лиды?! Но когда же она вышла замуж? Почему я ничего не знаю?!»
Я одним прыжком догнал Ирину Германовну, схватил ее за руку, повернул к себе.
— Что вы говорите, какой муж, у нее не было мужа!
— Какой муж? — отчеканивая слова, переспросила она и так же ответила: — Муж, которого она отняла у меня. — Клюева по-военному резко повернулась на каблуках и ушла, не прибавив ни слова.
Я стоял окаменев. Лицо мое горело. В сознании всплывали какие-то обрывки мыслей.
Я видел, как группа артистов вышла из землянки, к ним присоединилась Клюева, как потом комиссар вел их к лесу; я смотрел на лес, черной каймой замыкавший белый простор, и ни о чем не думал.
Вот и все! С той минуты образ Лиды Кавериной явился предо мной и стоял неотступно, совсем как тогда, года три назад, когда она завладела моей душой и мыслями.
Незажившая рана открылась вновь.
Слова Клюевой перевернули все вверх дном. Что бы я ни делал, наряду со всеми делами и заботами — и должен признаться, еще сильнее, еще острее, чем о делах, — думал я о Лиде.
Воспоминания чередой скользили передо мной, я терялся, как бы переселившись из настоящего в прошлое и живя только прошлым.
…Вероятно, и с вами случалось такое: много раз виденный, издавна знакомый предмет — либо человек — в один прекрасный день вдруг предстает перед вами совершенно в ином обличье и, преображенный, становится незнакомым, новым. Смотришь на него и не веришь, что этот самый предмет или человек, которого ты знал раньше, смотришь и удивляешься, почему он казался тебе до сих пор иным.
Такое «прозрение» происходит благодаря какому-нибудь доброму человеку или счастливой минуте. Придет этот человек — или эта минута — и покажет тебе прежде увиденное с иной стороны, со знакомым познакомит вновь. И сколько бы ни прошло времени, вместе с заново обретенным и осознанным вспомнишь и того человека, который взор твой, по предмету скользящий, сумел обратить в глубину, дал тебе увидеть суть и дотоле невидимое сделал зримым.
Именно таким добрым человеком оказалась для меня Лида Каверина, стройная белокурая девушка с матовым точеным лицом, зеленовато-голубыми глазами и длинными темными ресницами.