Любовь поры кровавых дождей
Шрифт:
— Сержант Нелидова и рядовой Терехов! Вы едете на дрезине впереди бронепоезда. Дистанция — восемьсот метров. Останавливается поезд — останавливаетесь и вы. Двигается поезд — двигаетесь и вы. Когда закончится стрельба и мы отъедем назад, догоняете нас и присоединяетесь к составу. Задача ваша такова: в случае появления на железнодорожном полотне движущейся навстречу платформы или еще чего-нибудь, тотчас же сообщаете нам, а сами… — У капитана осекся голос…
— Преграждаете им путь… — закончил комиссар.
— На дрезине установлен крупнокалиберный пулемет, ветровое стекло снято, стрелять можете свободно. Даем вам еще два автомата… радиопередатчик
— Ясно, товарищ капитан! — почти в один голос выкрикнули Нелидова и Терехов.
Я смотрел на них. Не знаю, показалось мне или нет, но так запомнилось: лицо Нелидовой пылало, ее глаза полыхали голубым огнем. Она была взволнована, но старалась не показать этого, только грудь ее вздымалась высоко… и эти вот глаза…
Терехов же стоял с таким счастливым видом, словно посылали его не на смертельно опасное задание, а на веселье.
Командир собирался было еще что-то сказать, но передумал, только махнул рукой. Глянул на часы.
— Ну, ступайте. В добрый час. — И, круто повернувшись, не оглядываясь, зашагал к своей платформе.
Он ступал грузно, плечи его сутулились больше обычного, точно взвалили на него непосильно тяжелый груз.
Нелидова и Терехов, взяв под козырек и бодро крикнув: «Есть!» — дружно в ногу побежали к дрезине.
Вскоре прозвучала команда Балашова:
— Полный вперед!
Мы успешно провели стрельбу. С наблюдательного пункта старшего артиллерийского начальника объявили нам благодарность. Когда все кончилось, командир, приободрившийся и даже радостный, с облегчением скомандовал:
— Полный назад! — И следом: — Марина, ко мне!
«Марина» — позывной дрезины.
Балашов снял шапку, усталым движением пригладил влажные от пота волосы, расстегнул верхнюю пуговицу воротничка и присел на ступеньку командного мостика.
Мы с комиссаром подошли к нему.
— Как я понимаю, ты все сделал правильно, дорогой Кузьма Матвеевич, — неторопливо заговорил комиссар. — Одного только не пойму: почему ты приказал Нелидовой и Терехову прыгать с дрезины?
— Да, приказал. Потому что все может быть. — Командир, почесав затылок, искоса взглянул на комиссара. — Во-первых, как только платформа налетит на дрезину, дрезина тотчас же взорвется, независимо от того, будут ли на ней люди или нет. Нужно только либо остановить ее, либо разогнать навстречу платформе. Словом, главное, чтобы столкновение было достаточно сильным. Если дрезина не будет двигаться вперед или не будет жестко закреплена на месте, а, не дай бог, покатится обратно, то есть в том же направлении, в котором движется платформа, может случиться, что она с недостаточной силой столкнется с заминированной платформой и в таком случае взрыва не произойдет. А это еще хуже, поскольку платформа сцепится с дрезиной и погонит ее перед собой. И что тогда? А то, что фашистский подарочек либо вместе с дрезиной врежется в бронепоезд, если вот так будем спасать свою шкуру, платформа вместе с нами вкатится на станцию, или взорвется сама, или ее взорвут немцы, расстреляв артиллерийским
Комиссар утвердительно кивнул.
Как только мы стали на свою обычную позицию, командир бронепоезда созвал командиров подразделений на совет.
Он изложил свой план действий.
Балашов исходил из того, что рисковать станцией Жихарево нельзя ни в коем случае. Эта станция была особо важна для всего Волховского фронта, даже кратковременное ее закрытие создавало смертельную опасность не только Волховскому и Ленинградскому фронтам, но и самому Ленинграду.
Правда, Жихарево, неоднократно подвергавшееся артиллерийским обстрелам и бомбежкам, пребывало в плачевном состоянии, но тем не менее действовало бесперебойно. Более того, через него осуществлялось снабжение всех наших частей, втянутых в ожесточенные бои с превосходящими силами противника.
С наступлением сумерек и до рассвета станция напоминала растревоженный улей: здесь сновало множество людей, машин, спешно разгружались и погружались эшелоны. Днем станция замирала, была пустынной и безлюдной, и вражеские самолеты-разведчики, часами кружа над нею, ничего подозрительного не обнаруживали.
Несколько месяцев назад Жихарево уже занимали фашистские войска, они тогда срочно разобрали железнодорожное полотно, вывезли рельсы и оставили только два пути. Но немцы вскоре были выбиты из окрестностей Жихарева, и наши части, освободив станцию, превратили ее в главный железнодорожный пункт фронта. Ясно, подвергать Жихарево вторичной опасности мы не могли.
Учитывая все это, Балашов придумал хитроумный ход.
План его основывался на особенности нашего местоположения: от линии фронта до нашей обычной стоянки и еще дальше железная дорога, как уже говорилось, шла под уклон. Железнодорожное полотно проходило по высокой насыпи, один склон которой спускался в глубокую балку. Капитан предложил отвести от пути короткую ветку в эту балку, на развилке же установить переводную стрелку. После того как бронепоезд проскочит развилку, стрелка будет быстро переведена, и чертова платформа сперва на всей скорости въедет на боковую ветку, а потом полетит вниз и взорвется уже на дне балки.
Разумеется, начальство план одобрило, и мы срочно приступили к его осуществлению. Всех бойцов бросили на работы по прокладыванию железнодорожной ветки. Времени было в обрез — до вечера.
Но среди дня началась тревога: немцы стали теснить наши части, находившиеся на передней линии, они срочно затребовали артиллерийскую помощь.
Мы прекратили работы, разобрались по платформам, чтобы мчаться вперед на боевую позицию.
Выхода не было — снова пришлось пустить вперед дрезину.
На этот раз мы отнеслись к этому более спокойно — надеялись, что опять, как говорится, пронесет.
Только капитан помрачнел. Видно, горький опыт войны так обострил его и без того острую интуицию, что он почти безошибочно предвидел опасность. Наверное, чуяло его сердце близкую беду.
Балашов сосредоточенно руководил артиллерийской стрельбой, постоянно держа в поле зрения дрезину и путь перед ней.
К несчастью, погода испортилась. Опустился такой густой туман, что дрезина, отстоявшая от нас всего на восемьсот метров, всецело потонула в белесом мареве, и капитан тщетно старался что-либо разглядеть в свой бинокль.