Любовь поры кровавых дождей
Шрифт:
Не знаю, сколько времени я спал. Во всяком случае, когда я проснулся оттого, что меня кто-то тормошит, было еще темно.
Я различил чью-то тень. Склонившись, тень тормошила меня сильной рукой. Несомненно, пришелец был старший по званию, потому что подчиненные никогда не будят начальника столь бесцеремонно.
Выбравшись вслед за незнакомцем из окопа, я тотчас узнал в нем полковника Чуднова, уже выписавшегося из госпиталя.
Я хотел было приветствовать его и доложить обстановку, но Чуднов, взяв меня за локоть, с силой привлек к себе
Такой встречи я, признаться, не ожидал, зная сурового, скупого на проявление чувств Чуднова.
— Что, и поспать не дадут?
— Я уже выспался, товарищ полковник.
Чуднов снова обнял меня за плечи. Мы пошли вдоль окопа. Пройдя немного, полковник примял ногой траву и сел прямо на землю. Я последовал его примеру. Земля была холодная, Я поежился.
— Сходи за шинелью, сейчас не мудрено простудиться, — сказал мне Чуднов.
Когда я вернулся, он отстегивал флягу, потом протянул мне ее крышку, наполненную водкой.
Я проглотил водку одним духом и тотчас почувствовал, как по всему телу разлилось тепло. Чуднов тоже выпил. После второго захода земля уже не казалась мне холодной и воздух словно стал теплее.
Мне хотелось сказать этому суровому, внешне крутому человеку самые добрые, самые теплые слова, но я все не мог отрешиться от навязанной военной службой привычки соблюдать субординацию. Наверное, потому военные люди так скупы в выражении своих чувств.
— Бог троицу любит, — сказал Чуднов, и мы выпили по третьей.
— Дай бог здоровья военной фляге, вроде и мала, а как вместительна…
— Примешь в свою группу? — после недолгого молчания спросил Чуднов.
В темноте я смутно видел лицо полковника, но чувствовал, что он улыбается. Пошарив в кармане, он вытащил табак, закурил, прикрывая огонь обеими ладонями.
— Вот что… — повернулся ко мне Чуднов, — завтра немцы начинают контрнаступление.
— Знаю, — ответил я.
— Наверное, тебе известно, и то, что всю эту операцию мы должны провести собственными силами. Ни мы, Волховский, ни Ленинградский фронт не получили пополнения. Командование нашего фронта не может усилить этот участок ни артиллерией, ни стрелковыми частями. Не рассчитываем и на авиацию: все поглощают южные фронты.
— И это я знаю. На совещании говорилось…
— Да, придется нелегко, но надо выстоять. Выстоять во что бы то ни стало.
— Что касается нас, артиллеристов, задачу выполним. Я надеюсь на свои батареи.
— А на Яхонтова?
— Признаться, не очень.
— Ты должен быть рядом с ним, — после минутного молчания сказал Чуднов. — Что бы еще придумать?
— Заместителей командира полка и начальника штаба я распределил по батареям, велел подготовить запасные позиции, используем даже хозяйственный взвод. Вчера после ужина провели партийное собрание, народ настроен по-боевому…
Чуднов склонился ко мне:
— Не скрою, положение очень серьезное! Наши стрелковые части немногочисленны. По существу, это только боевое охранение. Вся тяжесть ложится
Я стоял задумавшись и смотрел ему вслед, пока его фигура не растаяла в темноте.
Когда заголубел рассвет, подполковник сообщил мне о готовности батарей на новых позициях. Обозревая в бинокль противоположный берег, я не заметил ничего подозрительного.
Позавтракали тоже спокойно.
Но я не находил себе места. Внутреннее напряжение росло во мне с каждой минутой. Лишь тот поймет мое состояние, кто сам испытал ожидание боя.
Около девяти часов до нас донесся отдаленный гул.
«Начинается», — подумал я и посмотрел на небо.
Гул все приближался и усиливался. Сомнений в том, что это вражеские самолеты, не могло быть. Но сколько их, с какой стороны заходят?
Вражеская авиация в этом районе не появлялась больше месяца, мы как бы вовсе позабыли о ее существовании.
Я рассматривал небо в бинокль. И вдруг заметил в нем вереницу черных «хейнкелей».
Они шли в строгом порядке на высоте двух-трех километров. В каждом ряду по три бомбардировщика, а рядов я насчитал больше сорока. Значит, всего больше ста двадцати самолетов.
Вражеская армада следовала вдоль линии фронта как раз к центру лежащего перед нами поля.
Невозможно было оторваться от этого зрелища: бомбардировщики загипнотизировали меня, как глаза огромного удава. Но стоило мне все-таки взглянуть направо, как я похолодел: оттуда под таким же углом и на той же высоте шла новая группа вражеских бомбардировщиков.
Несколько минут спустя земля вздрогнула от взрывов, слившихся в непрерывный долгий гул, черный туман покрыл небо, и мрак поглотил оба берега реки.
Земля качалась, стонала, как при землетрясении…
Адский грохот, запах гари, вихрь пыли и дыма, страшный визг бомб зажали нас в стальные тиски, леденили душу.
Нет ничего обиднее, когда опытный солдат чувствует свое полное бессилие и бесполезность.
Мне не раз приходилось отражать атаку врага, но тогда я отвечал за судьбу бойцов, находившихся у меня в подчинении, и это обязывало меня к собранности, находчивости, бесстрашию перед опасностями и даже перед смертью.
Становишься смелее, когда тебе доверена жизнь других людей, которых нужно вести в бой, может быть, на подвиг или смерть. И тогда не только находишь нужные слова, но и сам обретаешь силу, стойкость, ощущение полезности. Когда ты знаешь, что твои слова для кого-то что-то значат, кому-то необходимы, ты находишь их. Слово, слово… Как часто мы забываем его силу…