Любовь поры кровавых дождей
Шрифт:
И здесь ребята выглядели бодрыми, крепкими. Особенно гордились тем, что с помощью специальной установки, так называемой ПУАЗО, батарея могла вести огонь и по воздушной цели, и, само собой разумеется, прямой наводкой по наземным целям.
Но почему такое странное расположение орудий батареи? При таком расположении орудий значительно труднее вести огонь.
— Кто додумался до такого? — спросил я командира второй батареи капитана Светловидова, опытного, хорошего артиллериста.
Он пожал плечами: приказ подполковника. Мол, третья и четвертая батареи расположены
Не знаю, найдется ли на земле человек, умеющий сдержаться, не выразить обуревающий его гнев, когда это чувство охватывает все существо. Имел ли я право сказать людям, которые, возможно, через минуту пойдут в бой и при необходимости пожертвуют жизнью, что у них плохой, никудышный командир, самоуверенный неуч?!
К счастью, к великому моему счастью, Яхонтова не было рядом.
Вместе со связным из второй батареи я направился к командному пункту подполковника.
Камуфлированный фургон Яхонтова стоял в глубокой яме, замаскированный еловыми ветвями.
Я огляделся. Ни блиндажей, ни защитных рвов. Командир полка приказал вырыть всего два окопа: в одном стоял разведчик с биноклем, другой, видимо, предназначался для самого подполковника.
Когда ему сообщили о моем приходе, он торопливо вылез из автофургона и направился ко мне.
Он шел легко, быстро, широко размахивая руками, как мне показалось, деланно улыбаясь. Громко поздоровавшись, пошутив мимоходом, он тотчас повел разговор о преимуществах выбранной им позиции, о посланных вперед разведчиках, о боевом настроении солдат.
Я слушал его молча, нахмурившись и все ждал, что по моему молчанию и суровому выражению лица он наконец-то сообразит, что городит чепуху, что пора бы и остановиться наконец, но Яхонтов был так возбужден непривычной обстановкой и ожиданием настоящего боя, что ничего не замечал.
В дверях автофургона появилась рослая телефонистка и поспешно скрылась.
— Как хорошо, товарищ майор, что вы приехали к нам! Солдаты будут рады… Кроме того, мы нуждаемся в ваших советах… Д-да, вы опытны, бывали в боях… Нет, поймите меня правильно, мы и без вас сделали бы все возможное, но когда вы… Да, мы чувствуем себя, как… одним словом, молодцами… Если немцы перейдут в наступление, мы разобьем их наголову. Я так установил орудия…
— За такое расположение батарей вас надо повесить вниз головой на стволе пушки! — вспыхнул я.
— Почему? Что-нибудь не так? — удивился подполковник. Он, видимо, только сейчас заметил, что я взбешен.
— Пойдемте осмотрим сектор с возвышенности, — сказал я, направляясь к небольшой речушке, впадающей в Назию. — Захватите с собой карту с указанием огневых позиций ваших батарей!
Подполковник повернул к фургону. По его опущенным плечам было видно, что возбуждение спало.
Я не стал его ждать, пошел вперед. Надо было осмотреть местность с холма, чтобы лучше продумать план самообороны. Мало кто из присутствующих подозревал сейчас об опасности, грозящей всему этому участку фронта.
Запыхавшийся подполковник нагнал меня у самого холма.
— Знаете, сколько я искал вас и ваши батареи? —
— Наверное, долго… — виновато ответил подполковник.
— И знаете почему?
— Мудрено найти, здесь так много понатыкано частей и подразделений…
— Потому что вы не соблюдаете элементарных обязанностей командира отдельной части.
— Простите, не понимаю…
— В том-то и дело, что не понимаете! Расположившись на новой позиции, командир обязан послать в вышестоящий штаб точную схему местонахождения своей части и всех ее подразделений, — кажется, так написано в Боевом уставе. А как вы поступили?
— Я послал. Разве не получали?
— Вы прислали в штаб план на мелкомасштабной карте. В одном сантиметре — десять километров. А кружки, обозначающие позиции, такой величины, что приходится гадать в пределах по меньшей мере пяти километров! У вас пять батарей, выходит, чтобы найти их, я должен обойти пешком минимум двадцать пять квадратных километров.
— Простите, должен признаться, я не обратил на это должного внимания…
— Кто составил план?
— Старший лейтенант Юркевич.
— Немедленно верните его в батарею, а вместо него назначьте более знающего, например Семиглазова. Я потому и советовал вам не трогать штаб.
— Есть перевести Семиглазова!
— А теперь скажите, перечитывали ли вы в течение года Боевой устав и Наставление по стрельбе?
— Как же, как же… — всполошился подполковник, — по ночам я только их и перечитываю.
— По какому же уставу вы расположили орудия своих батарей, или, может быть, готовитесь к парадному залпу?
— Знаете что, — снова всполошился подполковник, — я много думал о боевом расположении орудий и пришел к выводу, что противотанковый…
Смотрел я на самонадеянного Яхонтова и думал, что, как ни странно, есть еще на свете безумцы, которые мечтают заново создать велосипед или часы…
— Да прекратите вы… Здесь ведь не полигон, где вы могли экспериментировать. Действуйте согласно Боевому уставу. Это единственная для вас программа действия.
Подполковник съежился. Меня всегда удивляла его способность мгновенно переходить от возбуждения к депрессии и наоборот. Возможно, это была лишь маска, рефлекс, выработанный многолетней практикой подлаживания под начальство. Думаю, что так оно и было, ведь в душе он всегда оставался холодным актером и расчетливым эгоистом.
Остальной путь мы прошли молча. Правый берег Назии был сравнительно высокий и потому мог служить отличным наблюдательным пунктом. Отсюда хорошо был виден противоположный берег реки до синеющего вдали леса, на опушке которого укрепились немцы. Но требовалась большая осторожность: любая беспечность стоила здесь человеку жизни. Достаточно было высунуться из травы — и немецкий снайпер попал бы прямо в лоб.
Мы проползли в высокой траве до самого обрыва.
Оказалось, что мы здесь не одни: вокруг я заметил довольно много наблюдательных и командных пунктов и огневых позиций. На разведчиках были камуфлированные халаты, на головах — венки, а то и просто небольшой клок сена.