Любовь поры кровавых дождей
Шрифт:
Высказавшись до конца, он той же неторопливой, раскачивающейся походкой направился к вагону и неловко вскарабкался вверх по лестнице, — видно, узенькие ступени причиняли боль босым ногам.
— Чего он ко мне пристал, бесово отродье, хочет, чтобы я простудился? Что это за глупые шутки — голого человека в снег швырять! Пускай сам разденется, тогда посмотрим, кто дольше выдержит на холоде…
Столько слов подряд, и притом сказанных столь связно, слышать от Черныша нам не приходилось.
— Хочу,
— Ты свою бабушку акклиматизируй, мать ее так и этак! — заорал взбешенный Черныш и швырнул в лицо Димитриеву мокрые подштанники.
Врач попытался уклониться, но потерял равновесие, сорвался с железного кронштейна, на котором стоял, и шлепнулся в рыхлый снег.
Вновь раздался безудержный хохот.
Громче всех смеялся Черныш.
Когда Димитриев вошел в вагон, Черныш театрально воскликнул:
— «Кто с мечом придет, от меча и погибнет!» — и первый протянул руку «врагу».
На третий день все мы проснулись раньше обычного. Лежали молча в теплых постелях и ждали явления веселого доктора.
Черныш тоже не спал — ждал нападения.
Димитриев не вошел, а прокрался в вагон, да так, что никто его не заметил. Он коршуном налетел на закутанного в одеяло друга и, как ребенка, подхватил на руки. На этот раз Черныш проявил необыкновенную силу и ловкость, ухватившись за край своей койки. Димитриеву пришлось изрядно помучаться, пока он оторвал свою жертву.
Все остальное повторилось, как и в предшествующие дни.
Эта, так сказать, трехдневная шутка, которую мы по аналогии с картиной Веронезе «Похищение Европы» прозвали «Похищением Черныша», несколько приободрила и развеселила затерянных в лесной глуши бойцов.
Черныш понял, что силой с врачом не справиться, и решил проучить его, прибегнув к хитрости.
На четвертый день, когда Димитриев с Чернышом на плечах направился к лесу, тот не оказал ему никакого сопротивления. Врач как можно осторожнее опустил друга на снег и только тогда заметил, что Черныш одет.
Изумленный доктор застыл на месте, а победитель с таким жаром принялся отплясывать в глубоком снегу гопак, что и он сам, и попавший впросак Димитриев скрылись в снежной пыли.
Черныш снова зашелся в пляске.
Поражение, однако, не обескуражило доктора: на следующий день он вновь понес друга «оправляться».
Врач поначалу с улыбкой наблюдал за ним, а потом начал так дико гикать, свистеть и так азартно отплясывать, что минуту спустя чуть ли не половина бойцов ударилась в пляс.
Это было незабываемое зрелище, страстный, самозабвенный перепляс людей, которые, пройдя сквозь смертельные опасности, изгнали ненадолго из сердца невзгоды
Сторонний зритель мог бы подумать, не пьяны ли эти люди, но мы-то сами отлично понимали и ясный смысл, и незримую подоплеку этих минут…
На пятые сутки стоянки в Усачах, когда, собравшись на ужин, мы вспоминали всеобщий перепляс и даже решили создать самодеятельный ансамбль, из штаба армии прибыл майор-порученец и вручил мне пакет с грифом «Совершенно секретно».
Я уединился и расшифровал закодированное письмо. Это был приказ немедленно перейти на боевое положение.
Я тотчас объявил тревогу. Бронепоезд мигом был приведен в боевую готовность.
Истосковавшиеся по делу ребята в минуту закрепили платформы, сняли с пушек брезентовые чехлы, принесли из склада два комплекта снарядов, проверили ориентиры…
На бронепоезде воцарилось беспокойное ожидание.
Мы никак не могли понять, как это в глубоком тылу, в восьмидесяти километрах от линии фронта, вдруг возникла опасность?! Или враг прорвал нашу оборону и продвинулся глубоко в тыл? Или сброшен десант?
На всякий случай мы организовали круговую оборону, разослали по разным направлениям разведчиков и выдвинули вперед секреты, чтобы опасность не застала нас врасплох.
Поздно ночью, когда свободные от дежурства бойцы отправились на отдых, я решил обойти бронепоезд и проверить разведчиков.
К счастью, все оказалось в порядке, и, удовлетворенный, я направился к паровозу погреться.
Медная луна казалась необычно близкой, снег в ее лучах отливал серебром.
Огромные ели шагах в двадцати от железнодорожного полотна, припорошенные снегом, на фоне лунного неба казались нарисованными.
Но самым красивым, пожалуй, был дым, валивший из паровозной трубы. Его косматые, пушистые клубы принимали то красноватый, то серый, то белоснежный оттенок.
Тишина царила вокруг.
По обе стороны поезда взад-вперед ходили двое часовых. Кроме них впереди и в конце состава тоже был выставлен караул.
У паровоза я увидел Димитриева. Прислонившись спиной к тендеру, он курил. Я впервые видел его курящим. Задумавшись о чем-то своем, он не сразу меня заметил и, мне показалось, даже слегла смутился.
— Люблю постоять здесь. И воздух чистый, и тепло, — как бы извиняясь, сказал он.
Тепло, исходившее от топки, доносилось и до меня.
Некоторое время мы стояли молча, и в который раз я подумал, что ровно ничего о нем не знаю и что, несмотря на его душевность, он очень скрытный человек.
Словно в ответ на мои мысли, Димитриев, как мне показалось, изменившимся дрожащим голосом произнес:
— Сегодня я письмо от дочурки получил…
— А я и не знал, что у вас есть дочь.